«Шапка», сшитая из «Шинели» (гоголевская тема в повести В. Войновича)

Автор: Григорьева Анастасия Дмитриевна

Организация: МБОУ г. Иркутска СОШ №19

Населенный пункт: Иркутская область, г. Иркутск

Соотношение петербургской повести Н.В. Гоголя «Шинель» (1842) и повести В.Н. Войновича «Шапка» (1987) - один из ярких моментов эволюции образа «маленького человека». Тексты эти, как правило, читаются в разное время, но ощущение глубинного сходства двух сюжетов и двух центральных персонажей не покидает читателя, хотя Войнович и утверждал: «Я не подражал никому, но с детства любил Гоголя» [1]

B основе обоих произведений лежит анекдот. «Шинель» - это история о том, как у «вечного титулярного советника», одинокого, всеми унижаемого и обижаемого, украли новую шинель, отчего он и скончался. В «Шапке» автору одиннадцати книг исключительно про хороших людей, состоявшему восемнадцать лет в Союзе писателей, дают шапку из кошки, в то время как его коллегам дарят шапки из особого меха. В результате писатель, доведя себя до инсульта, умирает.

Вещественно-предметный мотив, выраженный самими заглавиями - «Шинель» и «Шапка», - очевиден. В первой публикации повести Войновича в журнале «Континент» присутствует эпиграф: «Эта шапка сшита из шинели Гоголя» [1]. Войнович предлагает не только сшить новую прозу из материала мировой культуры, но и изготовить шапку из шинели как предмета одежды. Как не вспомнить, что в самых дерзких своих мечтах Акакий Акакиевич подумывал: «Не положить ли, точно, куницу на воротник?», но «куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо её выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке» [2, 124].

Позже писатель отказался от включения подобного эпиграфа, чтобы читатель сам уловил связь между произведениями: «Мне очень важен эффект достоверности, а такой эпиграф сразу настраивает читателя на сочинение - это как бы литературно - ассоциативная игра» [1]. Проследим за ходом этой игры, обратим внимание на трансформацию образа «маленького человека».

Портреты главных героев содержат комплекс черт, характерных для «маленьких людей». Гоголевский Акакий Акакиевич Башмачкин - «чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щёк и цветом лица что называется геморроидальным» [2, 112] - жалкая «простая муха». Ефим Семенович Рахлин, герой Войновича, имел «жалкое, лопоухое, сморщенное лицо с мелкими чертами и голым теменем, по которому рассыпалась одна растущая посередине и закручивающаяся мелким бесом прядь»; «в зеркале он видел не Прекрасного Лебедя, а Немолодого Грустного Человека Еврейской Наружности и к тому же беззубого» [3] - безобидное насекомое превратилось в гадкого утёнка, который считает себя прекрасным лебедем, но, вопреки известной сказке, не является им.

Башмачкин «не думал вовсе о своём платье: вицмундир был у него не зелёный, а какого-то рыжевато-мучного цвета. Воротничок на нем был узенький, низенький, так что шея его, несмотря на то что не была длинна, выходя из воротника, казалась необыкновенно длинною <...> И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка» [2, 114]. Шинель Акакия Акакиевича «служила предметом насмешек чиновникам; от неё отнимали даже благородное имя шинели и называли её капотом», рассказчик же именует её «тощенькой шинелишкой» или «серпянкой». Приходя домой, Башмачкин оставался «в одном только демикотоновом халате, очень давнем и щадимом даже самим временем». Одежда Рахлина - тот же любимый халат, но «зелёный махровый», «шлёпанцы» - это для дома, «дублёнка» (а не капот), «красный шарф», подаренная кем-то «волчья шапка» (или «джинсовая кепка») - для улицы. Спустя век «маленький человек» научился заботиться о своем внешнем виде.

Оба героя меняют мир людей на мир Букв, но при этом лишены творческого начала.

Башмачкин - переписчик, хотя служит «ревностно» и «с любовью», как человек одаренный: «Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир» [2, 114]. Рахлин по профессии писатель, но посредственный: «Укус Каретникова - это самое талантливое, что он сделал в литературе», - справедливо отмечает писатель К. Баранов (3]. В «своём» мире Ефим настоящий творец, которому «приятно сознавать, что ты такой добрый, хороший, бескорыстный и скромный», «с кое-какими металлическими знаками отличия», в печати Рахлина оценивают «очень благожелательно»: «Пусть про него говорят, что он не очень хороший писатель. А где критерии, кто хороший, а кто не хороший? Нет критериев» [3]. Ефиму хватало гордиться тем, что он сам, без посторонней подсказки, открыл «нехитрый способ пропаганды своих сочинений» через кроссворды. Акакий Акакиевич получал удовольствие от занятий любимым делом: «Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы были у него фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами» (2, 1141. Для Рахлина работа тоже была «неистощимым источником муки и радости»: «самому Ефиму нравилось, как он пишет, и он хорошо знал, что, если бы его не печатали и не платили денег, он все равно писал бы для себя самого. Но его печатают довольно внушительными тиражами и платят такие деньги, каких он не имел никогда» [3]. Однако Башмачкин «для собственного удовольствия» переписывал даже бумаги, принесенные на дом, а норма Рахлина сводилась в среднем к четырем страницам в день.

Оба персонажа занимают отнюдь не высшую ступень социальной иерархии, что определяет их психологию и общественное поведение. Они не заслуживают уважения людей, стоящих выше по служебной лестнице, испытывают страх перед начальством. «В департаменте не оказывалось к нему (Башмачкину. - A.M.) никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха. Начальники поступали с ним как-то холодно-деспотически <...> Молодые чиновники подсмеивались и острили над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия» [2, 113]. «Сам Ефим был мужественным, но не храбрым. Он мог тонуть в полынье, валиться с какой-нибудь памирской скалы, гореть при тушении пожара на нефтяной скважине, но при этом всегда боялся тринадцатых чисел, чёрных кошек, вирусов, змей, собак и начальников. Начальниками он считал всех, от кого зависело дать ему что-то или отказать, поэтому в число начальников входили редакторы журналов, секретари Союза писателей, милиционеры, вахтеры, билетные кассиры, продавцы и домоуправы» [3].

В соответствии с этим оба существа необщительны: Акакий Акакиевич вообще «изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения»; Ефим даже с семьёй общался дежурными словами, а после встречи с начальником «бормотал ничего не значащие слова». Оба склонны падать. Башмачкин упал после того, как значительное лицо топнул ногою и закричал на бедного старика»: «Акакий Акакиевич так и обмер, пошатнулся, затрясся всем телом и никак не мог стоять <...> В жизнь свою он не был еще так сильно распечен генералом, да еще и чужим» [2, 134]. Рахлина хватил инсульт после скандала на заседании, где «много людей собираются, чтобы вместе давить одного»: «... перед глазами возникла вспышка, какие бывают в процессе электросварки. Одна, другая, третья... Вспышки эти, следуя одна за другой, слились, наконец, в общее великолепное сияние, а тело стало утрачивать вес» [3]. Герой Гоголя и персонаж Войновича могут теряться в пространстве. Постоянно думая о буквах и строках, Акакий Акакиевич не замечал, где находится: на улице или на середине строки. После «приговора» Петровича он, напомним; «вышел совершенно уничтоженный» и «пошел в совершенно противную сторону, сам того не подозревая» (2, 120-121]. Ефим Рахлин после встречи с начальником был так погружен в собственные страдания, что вовсе не понял, как добрался домой: «У метро "Краснопресненская" людской поток подхватил Ефима, втянул в подземелье и, сильно помятого, вынес наружу на станции "Аэропорт"» [3]. Оба героя находятся в жертвенной оппозиции к другим персонажам (Башмачкин - к «значительному лицу», Рахлин - к советскому писателю Каретникову: «Нам мало того, что ты не против, нам надо за. Будешь бороться за мир, будешь, как я, писать о секретарях обкомов-райкомов, тогда все получишь. Простим тебе, что еврей, и дачу дадим, и шапку» [3] - и к Системе в целом).

И Башмачкин, и Рахлин поддаются искушению, выходя за пределы своего «места», «мира», «круга». Каждый из героев был доволен своим положением в течение десятилетий, но как только открывается новое окно жизни, они быстро привыкают к законам другого мира и совершенно забывают свое прошлое. Теперь вещь занимает все помыслы «маленького человека». А причина тому - отсутствие творчества и самосознания.

Башмачкин вёл монашеский образ жизни, не рефлексировал, не требовал от жизни большего, нежели она ему давала, а просто существовал, выполняя долг перед Богом, - переписывал бумаги. По словам Ю.В. Манна, «это параллели, уподобляющие его героям житийной литературы» [4, 318]. В.М. Маркович поясняет: «Очевидная предызбранность для будущего жизненного пути, безбрачие, отказ от жизненных благ и мирских соблазнов, исполнение чёрных работ, бегство от суеты, уклонение от любых возможностей возвышения, уединение, молчание, внутренняя сосредоточенность на своей задаче - всё на бытовом уровне и по-своему повторяется в жизни скромного чиновника. Моменты переклички с каноном жития есть и в фантастическом эпилоге повести» [5, 83]. Исследователь С.А. Гончаров справедливо замечает, что Башмачкин полностью совпадал со своим «местом» и «должностью», к которой «родился совершенно готовым» [6, 57]. Но Акакий Акакиевич как «человек Божий», «аскет-подвижник», «мученик», «молчальник», «убогий и ничтожный», человек «исключительный» нарушил границы своего «места», пожелав себе новую вещь. Постепенно вечный титулярный советник выходит за пределы своего замкнутого «круга», приобщаясь к окружающему миру 16, 57-62]. Не успев насладиться вкусом новых ощущений (смотрины в швейцарской, приглашение на именины к столоначальнику, картина с красивой женщиной за окошком магазина, два бокала шампанского, бег рысью за какою-то дамою), Башмачкин вновь оказывается «простой мухой» и «вне лестницы», на которой люди замечают друг друга в соответствии с чином и рангом. Герой Гоголя стал видимым не только для сослуживцев, но и для грабителей, грубо отнявших у него шинель. В «Шапке» Войновича Ефим Рахлин, возомнив себя писателем лучше Чехова, тоже выходит за пределы своего места в жизни – желает получить шапку из особого меха - то, что заурядному ремесленнику от искусства не должно принадлежать. Система распределения шапок наказывает Ефима - дает шапку «из кота домашнего средней пушистости»

Оба главных героя борются за восстановление справедливости. После ограбления Башмачкин не возвращается в прежний свой «круг», из которого вышел с трудом, а пытается вернуть «подругу жизни» и остаться в «новом» мире. Поэтому он отправляется сначала к частному (единственный раз в жизни не являясь на службу) потом к значительному лицу. Хождение по «власть имущим» для Рахлина - привычное дело. Но в случае с шапкой Ефим пытался бороться: «Пытался убедить директора, что в списках его фамилия отсутствует по недоразумению, продолжал напирать на стаж, на количество изданых книг, на свое боевое прошлое, но Андрей Андреевич сложил руки на груди и просто ждал, когда посетитель выговорится и уйдет» [3]. Что же движет героем Гоголя и за что выступает персонаж Войновича?

Несмотря на комплекс общих характеристик, «маленький человек» всё же эволюционировал.

Если Башмачкин - «микроорганизм», живущий сам по себе, одинокий по определению, то Ефим - человек семейный. Каждой твари по паре - каждому «маленькому человеку» по семье. «Маленькие люди» в мире Войновича перестали быть исключением. Они плодятся. Однако жена Ефима Кукуша делает карьеру и ей не до супруга (хотя иногда способствует его литературным успехам), сын Тишка «учится отлично, не пьет, не курит, занимается спортом (теннис и каратэ). Всегда занят: «Аспирант, член студенческого научного общества, член институтского бюро комсомола, председатель совета народной дружины...» [3], а дочь Наташа живет с мужем в Израиле и лишь время от времени присылает отцу письма. Есть у Рахлина даже друг Костя Баранов, но и тот, по мнению Ефима, к нему несправедлив: «В печати сочинения Рахлина оценивались обычно очень благожелательно. Правда, писали о них в основном не критики, а те же самые спелеолухи (так всех мужественных людей независимо от их реальной профессий именовал друг Ефима Костя Баранов) <...> Ефим злился не только на Баранова, но и на себя самого. Он сам не понимал, почему позволял Баранову так с собой обращаться, почему терпел от него все обиды и оскорбления. Но факт, что позволял, факт, что терпел» [3].

Гоголевский персонаж «четырьмястами жалованья умел быть довольным своим жребием»: «Приходя домой, он садился тот же час за стол, хлебал наскоро свои щи и ел кусок говядины с луком, вовсе не замечая их вкуса, ел всё это с мухами и со всем тем, что ни послал бог на ту пору» [2, 115]. В жизни своей Акакий Акакиевич «не предавался никакому развлечению» и никогда не обращал внимания на то, что происходит на улице. Существование Рахлина сводилось не только к созданию книг про хороших людей: «Его трехкомнатная квартира была забита импортом: румынский гарнитур, арабская кровать, чехословацкое пианино, японский телевизор «Сони» и финский холодильник «Розенлев». Квартиру, кроме того, украшала коллекция диковинных предметов, привезенных хозяином из многих экспедиций <...> Показывая мне коллекцию, Ефим почтительно комментировал: "Это мне подарили нефтяники. Это мне подарили картографы. Это - спелеологи"» [3]. Рахлин любил не только получать подарки, но и дарить: он носил в портфеле свои книги «для подарков случайно встреченным нужным хорошим людям». Роковую роль в жизни Ефима сыграет тоже подарок.

«Вечный титулярный советник» Акакий Акакиевич не желал менять свое положение: «Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписывание <...> Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и наконец сказал: "Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь". С тех пор оставили его навсегда переписывать» [2, 114]. Ефим Рахлин повышению по службе только рад: «В свое время, будучи рядовым сотрудником журнала "Геология и минералогия", он за зарплату, во много раз меньшую, вынужден был ежедневно ходить на работу, выслушивать нарекания начальства, когда опаздывал (что, правда, случалось редко), и отпрашиваться в поликлинику или в магазин» [31]. Мысль о новой шинели пугает Башмачкина, он не готов даже к таким переменам: «При слове "новую" у Акакия Акакиевича затуманилось в глазах, и всё, что ни было в комнате, так и пошло пред ним путаться» или «вскрикнул бедный Акакий Акакиевич, вскрикнул, может быть, первый раз отроду, ибо отличался всегда тихостью голоса» или «поник совершенно духом» или «сердце его, вообще весьма покойное, начало биться» [2, 120-122]. Известие о том, что писателям дают шапки в соответствии с рангом, уже не ошеломляет «маленького человека» Войновича, а только раздражает. «Может быть, это даже хорошие шапки, но мне они не нужны. Потому что у меня есть своя шапка. У меня есть очень хорошая шапка. У меня есть волчья шапка. Она теплая, она мягкая, и никакая другая шапка мне не нужна. Пусть другие борются за шапки. Пусть за шапки борются те, кому делать нечего» [3].

Башмачкин, заработав себе на новую вещь, даже не загордился: когда «начали поздравлять его, приветствовать», Акакий Акакиевич сначала улыбался, а потом ему стало стыдно. Рахлин после того, как шапку пыжиковую по спецзаказу изготовили и лично в руки доставили (жена постаралась), был «тихий, спокойный и сам себе усмехался довольно» - был счастлив от личной победы.

Герой Гоголя своим существованием все-таки повлиял на одного из сослуживцев, который в словах Акакия Акакиевича «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» услышал другое: «Я брат твой», и «много раз содрогался он потом на веку своём, видя, как много в человеке бесчеловечья». По словам С.А. Гончарова, «так приоткрывается "тайная действительность невидимого Бога", которая оказывается доступной и молодому человеку» [6, 61]. Рахлин же - человек, мучающий себя и всех окружающих: «Некоторые его знакомые перестали с ним здороваться и шарахались как от чумы» [6]. Степень влияния зловещего «маленького человека» на мир увеличилась. Вспомним, как Рахлин хотел написать фельетон и послать его в «Правду»: «Начал он как-то по-гоголевски: "Знаете ли вы, что значит по Сеньке шапка? Нет, вы не знаете, что значит по Сеньке шапка. Вы думаете, что Сеньке дают шапку в соответствии с размером его головы? Нет, дорогой читатель, Сеньке дают шапку в соответствии с чином. Для того, чтобы получить хорошую шапку, Сенька должен быть секретарем Союза писателей или, по крайней мере, членом правления. Сенькины шансы возрастают, если он крутится возле начальства и состоит в партии, Сенькины шансы уменьшаются если он беспартийный и к тому же еврей"» [3].

Акакия Акакиевича жалко, а Ефима Семеновича нет. «Нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели», Башмачкин приучился по вечерам голодать, не пить чаю, не зажигать свечи, по улице ступать «на цыпочках», чтобы не стереть подмёток, реже отдавать прачке мыть белье, дома оставаться в одном «очень давнем» халате (и так несколько месяцев). При всем этом половина денег на шинель - накопленный Башмачкиным капитал в течение нескольких лет. За нужный предмет верхней одежды (чтобы от холода не умереть) Акакий Акакиевич отдает всё. Как не посочувствовать ему, когда разбойники отнимают у него предмет насущной необходимости: «Отчаянный, не уставая кричать, пустился он бежать через площадь прямо к будке <...> начал задыхающимся голосом кричать <...> прибежал домой в совершенном беспорядке» [2, 129]. Ефим в ненужную ему вещь (у него есть хорошая, подаренная кем-то волчья шапка) не вкладывает ничего: «По решению правления Литфонда писателям будут шить шапки соответственно рангу» [31. Управляемый претенциозностью, Рахлин желает получить шапку даром, потому что он хорошо знал, что, даже если напишет сто одиннадцать книг, «начальство все равно будет ставить его на самое последнее место <...> и шапку дадут, конечно, самую захудалую» [3]. Вещи в таком случае играют особую роль. Шинель грела тело и душу Акакия Акакиевича - от болезни тела (ему в горло надуло «жабу» и была «сильная горячка») и духа (стал жертвой ложной идеи) он и умирает. Шапка должна согревать голову, а значит, сознание и разум человека. Может быть, не случайно Рахлин сходит с ума, когда не получает новую вещь: «Ефим помешался <...> Он меня встретил в мятом спортивном костюме с дырой на колене, худой, всклокоченный, лицо до самых глаз заросло полуседой щетиной» [3]. Кроме этого, шапка выступает как символ власти, социального статуса (ср. шапка Мономаха) - за идею самоутверждения и борется Ефим Рахлин: «Сдохну, а шапку свою получу» [3]. Но кто-то в Лебеди всю жизнь пробивался, а он хочет это звание за так получить. От нервного заболевания на почве давления «несправедливости» и погибает Рахлин. «Борьба за материальное благо как борьба скрытых и явных амбиций», - так обозначил свою тему Войнович [1].

Писатель XX века шьет шапку Рахлину из воротника шинели Башмачкина, но если на воротник Акакия Акакиевича положили «кошку лучшую, какая только нашлась в лавке», то Ефиму дают «шапку из кота домашнего средней пушистости», из драной кошки, которую даже выращивать не нужно (у соседа Рахлина как раз такая пропала). Почему-то именно кошка в центре внимания авторов. Может быть, это представитель потустороннего мира (как в «Старосветских помещиках» Гоголя)? Кошка как бы случайно приходит в мир героев, но между тем оба персонажа вскоре оказываются в ином мире - у кошки: Башмачкин умирает и становится призраком, «сдирающим со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели», а Рахлин ещё до смерти «казался похожим на пришельца из других миров».

Внешние обстоятельства (кража в «Шинели», раздача шапок в «Шапке») делают героев неузнаваемыми. Мученик Башмачкин, пишет Гоголь, «раз в жизни захотел показать характер и сказал наотрез, что ему нужно лично видеть самого частного», но при этом Акакий Акакиевич остался «совершенно» незамеченным: «И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное <...> существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели» [2, 135]. Рахлин, в отличие от героя Гоголя, превзошел все ожидания. Укусив известного писателя Каретникова, он становится «дураком с мировым именем»: «Я смотрел на него с любопытством: надо же, всегда был такой запуганный, а тут размахался! Не веря в то, что человек под воздействием внешних обстоятельств может меняться столь кардинально, я думал, что это - временная бравада, которая кончится потом истерикой. Или выплыли наружу какие-то черты характера, которые прежде не проявлялись? Или проявлялись иначе? Ведь бывал же он в рискованных ситуациях со своими мужественными людьми, тонул в полынье, валился в пропасть, горел на нефтяной скважине!» [3].

«Маленький человек» Войновича оказывается сильнее своего предшественника, но не намного. Башмачкин «испустил дух» после двух визитов к начальству: «Частный принял как-то чрезвычайно странно рассказ о грабительстве шинели. Вместо того чтобы обратить внимание на главный пункт дела, он стал расспрашивать Акакия Акакиевича: да почему он так поздно возвращался, да не заходил ли он и не был ли в каком непорядочном доме, так что Акакий Акакиевич сконфузился совершенно и вышел от него, сам не зная, возымеет ли надлежащий ход дело о шинели или нет» [2, 130], а значительное лицо, не разобравшись, накричал на Башмачкина так, что «как сошел с лестницы, как вышел на улицу, ничего уж этого не помнил Акакий Акакиевич» [2, 134]. Ефим Рахлин ходит и просит настойчивее. Сначала его «снимает с места» жена («Ты не можешь ходить в шапке из кролика», - говорит Кукуша), затем Рахлин сам не может остановиться. Он был у директора комбината Литфонда Щупова, у секретаря Московского отделения Союза писателей по организационным вопросам Лукина, у выдающегося советского писателя, государственного и общественного деятеля Каретникова, - он «обошел все начальство в Литфонде, в Союзе писателей, и ему везде отказали» [3]. Рахлиным движет амбиция (по данным «Латинско-русского словаря» И.Х. Дворецкого, слово ambition обозначает «хождение вокруг, соискательство государственных постов, обхождение, угодничество, честолюбие, тщеславие, суетность, страстное стремление к чему-либо» [7, 67]). После неудачных попыток Ефим ведет себя вызывающе и готовится к разным неприятностям, но натура его не выдерживает таких обвинений, как «политический террорист», «сионист», «враг нашей литературы, враг нашего строя». В результате «инсульт с потерей речи и частичным параличом правой руки» и последующая смерть.

Чем больше притязания «маленьких людей», тем нелепее их смерть. Рахлин - это Башмачкин, который умер бы оттого, что на воротник кошку, а не куницу положили. Смерть Акакия Акакиевича физически оправдана: шинель нужна, чтобы выжить, а гибель Рахлина не имеет и намёка на оправдание - для смерти нужна уважительная причина. Рахлиных приучили к незаслуженным вознаграждениям, а как только заслуженно не награждают - сразу умираем. Ефим мог бы вернуться в свой мир подаренных вещей (его трёхкомнатная квартира завалена импортом) и продолжать создавать книги «исключительно про хороших людей». Но в таком случае он не продолжил бы ряд своих литературных предшественников.

Исследователь В.М. Маркович писал, что в изображённом Гоголем мире жизнь, подвергнутая «под один строгий порядок аккуратности и однообразия», подчиняется чиномании, социальному неравенству, власти денег и ранга. «Это порождает в человеке своекорыстие, чёрствость и безразличие к другим людям, легко переходящее в жестокость, амбицию (курсив мой. - А.М.) зависть и мстительность» [5, 141-142]. Жизнь в мире Войновича «бьёт тем же ключом», но амбициозными становятся уже «маленькие люди». Кроме этого, Войнович говорит о ложной идее материального вознаграждения за духовный труд писателя. Что-то неладное происходит в мире художественных ценностей - появился писатель-депутат, писатель-лауреат, писатель-герой, а просто художника и мастера слова почти не осталось. «Власть мне всё дала, а я её ненавижу», признается Каретников Рахлину. - «Без неё я бы кто был? Никто. А с ней я кто? Писатель! А из меня <...> такой же писатель, как из говна пуля» [3]. Парадокс в том, что в произведении Войновича нет четкого разделения писателей на талантливых и посредственных. Система распределения шапок работает непонятным образом. То она несправедлива (писатель Мыльников для большего успеха вызывал недовольство начальства - награждён ондатровой шапкой; поэт-песенник Самарин как партийный секретарь получил лисью шапку, а сам рассказчик, обладающий «высокими устремлениями», не получает ничего), то наоборот, отличается адекватностью (Рахлину дают шапку из кошки; Фишкин уверен, что ему дадут шапку «из какой-нибудь дряни»), то трудно понять, что происходит (Баранов за одну книгу вознаграждён шапкой из кролика, что, по мнению Рахлина, несправедливо). Ясно одно - не стоило бы Ефиму ходить и просить себе шапку из особого меха: от таланта человек чаще теряет, чем приобретает. Однако жена Ефима Кукуша, тоже «с большими амбициями», как старуха из сказки А.С. Пушкина «Золотая рыбка», провоцирует своего мужа, называя его «вахлаком» (ср. «дурачина ты, простофиля!»). И Рахлин вступает в борьбу против целой Системы, которая может раздавить человека, «как клопа»: «А какая может быть справедливость, если тому, кто отирается около начальства, дают превосходную шапку, а тому, кто ведет себя скромно и самоотверженно трудится над созданием книг о людях героических профессий, не дают ничего, кроме кошки?» [3]. Но одновременно Ефим поддерживает эту Систему: вместо «долой всё» - «дайте мне тоже»: «Где же наше хвалёное равенство?» - вопрошает Ефим, всем сердцем желая вновь войти в мир ложных идей и ценностей. При этом он борется не против законов мироздания, а за уничтожение остатков справедливости - предлагает судить о писателе по количеству, а не по качеству написанных книг. Это борьба за то, чтоб мир стал «маленьким».

Оба писателя показывают жизнь «маленького человека» в большом городском пространстве. Сюжет в произведении Гоголя разворачивается в Петербурге. Объектом описания у Войновича становится Москва. Зимние холода в столице играют особую роль. В «Шинели» без них просто не было бы известной нам истории (из-за сильных морозов Башмачкину пришлось заказать себе новую вещь). У Войновича холода не вынуждают Рахлина шить себе шапку (она у него есть), поэтому сатирик, описывая Москву в зимнюю пору, скорее, рассуждал так: с давних времен шапка являлась символом власти, но этот же головной убор носят зимой. Напомним, Войнович всегда стремился к литературно-ассоциативным играм. Исследователь О.Г. Дилакторская заметила такую особенность гоголевского изображения, как «продолжительность холодов»: «Необходимость шить новую шинель обнаруживается с наступлением морозов, значит, в начале зимы. Затем Башмачкин долго ожидает награждения к празднику, по-видимому, праздник этот - рождество. Потом проходит два-три месяца "небольшого голодания", после чего деньги на шинель окончательно собраны. Петрович шьёт её две недели, после чего наступает торжественный день и наступает, по замечанию автора, очень своевременно, "потому что начинались уже довольно крепкие морозы". Если подсчитать, то день появления шинели приходится на апрель.

Через два дня ограбленный Акакий Акакиевич отправляется с просьбой к "значительному лицу". Возвращаясь, он идёт "по вьюге" простужается и через несколько дней умирает. Позже "значительное лицо" сталкивается с призраком и опять посреди всё той же зимней вьюги <…>

Создается "поэтическая атмосфера вечного холода" <...>, которая начинает восприниматься как непреходящее состояние самого мира» [8, 153-155]. В повести Войновича зимняя пора не является прообразом бездушного мира. После зимы, как в жизни, наступает весна: «Похолодало. Сыпал редкий сухой снег»; «вечер был холодный, небо чистое, но от городских огней оно казалось блеклым и желтым» - «день был приятный, солнечный. Накануне выпавший снег мягкой пеной светился на кустах и клумбах»; «был уже конец марта, светило тусклое солнце, и из-под прибитого к стенам морга темного снега выползали медленные ручейки» [3]. Без шинели «на толстой вате, на крепкой подкладке» Башмачкину не выжить в городском пространстве бесконечной зимы. Рахлин же умирает весной, когда шапка совсем не нужна. Она для него символ социального статуса (возможность «пролезть в другую категорию»), а не вещь, которая согревает. В северном городе Петербурге «маленький человек» умирает от холода, в потеплевшей Москве - от ложной идеи.

В гоголевской «Шинели» и в «Шапке» Войновича столица постоянно полнится слухами: «По Петербургу пронеслись вдруг слухи» [2, 136]. «Слух о зловещем высказывании члена Политбюро быстро рассыпался по Москве» [3]; «Покинув меня, он, как и следовало ожидать, тут же разнес по всей Москве весть о моем восторженном отзыве» [3].

Многие современники Гоголя считали, что с его сочинений «начинается известное "потускнение", омрачение образа Петербурга, замутнение его царственной красоты» [5, 105]. Место, где проживает Башмачкин, - «пустынные улицы с тощим освещением», сливающиеся с домами, «черные лестницы» четвертого или третьего этажа, залитые «водой, помоями» и пропитанные «тем спиртуозным запахом, который ест глаза», окна, из которых выбрасывают «всякую дрянь», «серое небо», - скорее всего, это окраина города. Когда Башмачкин приближался к дому помощника столоначальника, «улицы становились живее, населенней и сильнее освещены»: «... чиновник жил в лучшей части города, - стало быть, очень не близко (курсив мой. - А.М.) от Акакия Акакиевича» [2, 126]. Локус окраины, пишет В.Ш. Кривонос, для мифологической топографии гоголевского Петербурга исключительно значим: «С одной стороны, окраина <...> является частью Петербурга <…> в этом смысле на нее распространяются характерные для этого пространства признаки "заколдованного места" <...> С другой стороны, в качестве пространственной периферии (здесь и далее выделено В.Ш. Кривоносом. - А.М.) она играет по отношению к центру <...> роль провинции» [9, 15]. В изображении Гоголя окраина - «это своего рода Некрополь, который располагается, подобно другим городам мертвых, вблизи поселения живых» [9, 16]. Герой Гоголя, выйдя за пределы своего «круга», совершает путь из окраины в центр. Возвращаясь обратным маршрутом, он снова приближается к месту, где «печально чернели с закрытыми ставнями заснувшие низенькие лачужки», но в наказание за прогулку становится жертвой разбойников. Сцена ограбления написана Гоголем как сцена полного одиночества Башмачкина в огромном Петербурге. Город словно вымирает. Движение Акакия Акакиевича к площади, которая глядела «страшною пустынею», есть движение навстречу пустоте и глухоте мира: «Тесное пространство Петербурга, пространство существования Акакия Акакиевича (дом - улица - департамент - дом) вдруг размыкается и исчезает в неизвестности. Ужасом веет от этого провала, на краю которого, как за пределами земли, мелькает какой-то огонек. Город мертв и пустынен, как мертва и пустынна в этот миг Россия, - они как бы оцепенели во сне. Лишь теплый комок сердца стучит под шинелью одного человека, но ничто не отзывается в ответ. Гоголевская страшная ночь и гоголевская кара ночи!» [10, 274]. Она повторится, когда Башмачкин уйдет в потусторонний мир и станет мертвецом. Советскому Акакию Акакиевичу не было отпущено малости посмертного торжества: он не способен жить в пространстве вечного холода и аскезы гоголевского героя. Рахлин занимает «исключительно удобное место» в центре столицы: «Внизу поликлиника, напротив (одна минута ходьбы) - производственный комбинат Литературного фонда, налево (две минуты) - метро, направо (три минуты) - продовольственный магазин "Комсомолец". А еще чуть дальше, в пределах, как американцы говорят, прогулочной дистанции, - кинотеатр "Баку", Ленинградский рынок и 12-е отделение милиции» [3]. Холодное пространство Петербурга, несоразмерное бедному Акакию Акакиевичу, вытесняет его в такое же лютое пространство загробной жизни. Теплая Москва обеспечивает писателям комфортное существование. Напомним, «Московское отделение Союза писателей вместе с Центральным домом литераторов занимали два соединенных вместе здания и имели два входа <...> с большими двойными дверьми из резного дуба и с толстыми стеклами. Здесь располагались и кабинеты писательских начальников, и залы для публичных выступлений, концертов и киносеансов, ресторан, бильярдная, парикмахерская и еще всякие мелкие заведения для разнообразного обслуживания писателей» [3]. Писательский труд дает возможность Рахлину жить в просторной трехкомнатной квартире на шестом этаже писательского дома (Башмачкин квартировал у семидесятилетней старухи), а «государственному и общественному деятелю, Герою Социалистического Труда, депутату Верховного Совета СССР...» В.С. Каретникову - в высотном доме на площади Восстания. Мещанское пространство Москвы постепенно поглощает чело. века. Писатель Мыльников на свои заграничные гонорары «купил себе экспортную "Волгу" (другие писатели, в лучшем случае, ездили на "Жигулях"), видеомагнитофон, а дома угощал гостей виски и джином». По городу «около всех киосков топтались и дышали паром терпеливые темные очереди: в одном - за пломбиром в пачках по сорок восемь копеек, в другом - за венгерским горошком в стеклянных банках, в третьем - за болгарскими сигаретами "Трезор"...». Вот интерьер одной из комнат в доме писателя Каретникова: «Часы в деревянном футляре <...> Стол и кресло старинной работы, современные книжные полки, заставленные собраниями сочинений Маркса, Энгельса, Ленина и генсека. Впрочем, генсек стоял на первом месте. Когда-то здесь стояли тома Сталина, потом Хрущева. Потом Хрущев исчез, а Сталин опять появился. А сейчас его опять не было, должно быть, задвинут туда, во второй ряд. А на его месте стоит четырехтомник Густава Гусака. Значит, так подумал Ефим, в отношении партии к Сталину ожидаются какие-то перемены» [3]. Вещи в квартире Рахлина совсем вытесняют своего хозяина: «Предметы были развешены по стенам, расстелены на полу, расставлены на подоконниках, на книжных полках, на специальных подставках: оленьи рога, моржовый клык, чучело пингвина, шкура белого медведя, панцирь гигантской черепахи, скелеты глубоководных рыб, высушенные морские ежи и звезды, нанайские тапочки, бурятские или монгольские глиняные фигурки и еще всякая всячина» [3]. Кроме всего, Рахлину как ветерану войны каждый четверг «выдавали польскую курицу, пачку гречки, рыбные палочки, банку растворимого кофе и слипшийся засахаренный мармелад "Лимонные дольки"». Он всегда был «обеспечен и копиркой, и лентами для машинок, и даже финской бумагой». Но и этого мещанину мало.

Если Акакий Акакиевич затерян в большом пространстве Петербурга, то Ефим Рахлин пропадает в огромном пространстве своих их амбиций. В этой черной дыре его души и может потеряться вся Москва. Гоголь в свое время очень переживал за судьбу этого города. Для него Москва была символом тысячелетнего существования Руси: «… здесь, как и в Риме, все вырастало из корня, на корне стояло и подпиралось преданием. Тут он чувствовал себя русским Петербург казался ему из московского уединения немцем - он как мундир, сшитый по заказу: все ровнехонько, строчка к строчке, все открахмалено (белые стоячие воротнички), и пуговицы, и золотой узор на месте, но холоден, мертв» [10, 285-290]. Образ той же столицы у Войновича напоминает не Великую имперскую столицу, а маленький, обжитой, уютный уголок, где можно выпрашивать шапку у своих друзей или просто знакомых. Мещанское пространство Москвы делает ее удобным местом для существования Рахлиных и Ку-куш. Петербург Гоголя - город холодный, Москва Войновича - теплая, своя, но пространство холода и мрака царит в душах героев. От пустоутробия умирает и Ефим Рахлин. Если в «Шинели» пространство вытесняет «маленького человека», то в «Шапке» - «маленькие» поглощают пространство. Не только Москва, вся Земля может измельчать. «Это общечеловеческие страсти, - говорит Войнович, - а не просто страсти советских литературоведов» [1]. Жизнь людей писатель сравнивает с существованием в бочке: «Мы рождаемся, живем и умираем в бочке. Мы не знаем, что происходит за пределами бочки, и не помним, как сами в ней оказались. Как бы различно ни было наше происхождение, но за годы сидения в бочке у всех развилось общее представление о мире - бочкообразное. У жителей бочки есть свои представления о добре и зле, среди них есть свои святые и свои негодяи. Самые умные подозревают, что, вероятно, где-то существуют другие миры, возможно, много таких же бочек, в которых жизнь устроена как-то иначе. Самые свободолюбивые рвутся из бочки, ползут по ее ржавой стенке, падают и снова ползут. Самые упорные или гибнут, или доползают до края» [1]. А самые мелкие хотят оставаться в бочке.

***

В.Н. Войнович своей «Шапкой» проиллюстрировал известное высказывание: «Все мы вышли из гоголевской "Шинели"». В интервью Татьяне Бек он признавался: «В "Шапке" я максимально для меня приблизился к Гоголю, причём не конкретно к "Шинели" - глубже. Гоголь сказал как-то, что всех своих героев со всеми их недостатками он списывает с себя. Так вот, в связи с "Шапкой" тоже искали прототипов, дескать, я с того-то или с того-то пишу. Нет. В данном случае, хотя никто об этом не догадывается, главный прототип Ефима - я сам. Самоирония помогает держать дистанцию и скрывать даже от себя самого, что я, как Ефим, тоже хочу получить шапку получше, которая бы меня отличала от тех, у кого её нет. Все эти мелкие амбиции во мне есть, но я их, естественно, сам в себе давлю» [1].

Если Н.В. Гоголь показывает трагедию одного «маленького человека», то В.Н. Войнович предупреждает о том, что трагедия мира в угрозе измельчать. Это пока «маленькие люди» живут грешно и умирают смешно, а после (подобно вещи) управляют другими «мехами» и «соболями», подчиняя себе весь мир.

 

Литература

1. Бек, Т. Владимир Войнович [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.voinovich.ru. - Из русской литературы я не уезжал никуда.

2. Гоголь, Н.В. Повести; Драматические произведения [Текст]. - Л.: Худож. лит., 1983. - 328 с.

3. Войнович, В.Н. Шапка [Электронный ресурс]: Режим доступа: http://www.Litra.ru.

4. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя [Текст]. - 2-е изд. доп. - М.: Худ. Лит., 1988. - 413 с.

5. Маркович, В.М. Петербургские повести Н.В. Гоголя: Монография [Текст] / В.М. Маркович. - Л.: Худож. лит., 1989. - 208 с.

6. Гончаров, С.А. Творчество Гоголя и традиции учительной культуры: Учебное пособие к спецкурсу [Текст]. - СПб.: Образование, 1992. - 156 c.

7. Полковникова, С.А. Амбиция и амбициозный в русском языке ХХ в. [Текст]. // Русский язык в школе. - N°6. - С. 67-71.

8. Дилакторская, О. Г. Фантастическое в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя [Текст]. - Владивосток: Образование, 1986. 230 c.

9. Кривонос, В.Ш. К проблеме пространства у Гоголя: Петербургская окраина [Текст]// Известия АН. Серия литературы и языка. 2000. - T 59. - C. 15-22.

10. Золотусский, И.П. Гоголь [Текст]. - 5-е изд. - М.: Молодая гвардия, 2005. - 485 с.

Опубликовано: 20.11.2022