Обрядовые элементы в творчестве А.С. Пушкина
Автор: Ткаченко Марина Владимировна
Организация: МБОУ «СОШ №1» им. Якубина И.М.
Населенный пункт: Краснодарский край, ст-ца Тбилисская
Без предварительного историко-поэтического экскурса в народную свадебную традицию невозможно дать литературоведческий комментарий художественному произведению, постичь замысел поэта да и просто воспринять произведение.
Александр Сергеевич Пушкин в своих произведениях использует фольклорный источник — сюжет, образы, символы, поэтические приемы, языковые средства, типичные для устного народного творчества. Филологи многократно обращали внимание на поразительную точность отражения Пушкиным фольклорных образов, народных обрядов, поверий, том числе и в драме «Русалка» и песне «Яныш-королевич». В обоих произведениях Пушкин отражает народное представление о судьбе девушек, покинутых возлюбленными и потому расставшихся с жизнью. Богатый фактический материал найдет этнограф в описании княжеской свадьбы в драме «Русалка». Обрядовые элементы глубоко входят в художественную ткань произведения. Так, в сцене свадьбы обрядовый момент творчески перерабатывается в художественные детали: князь и княгиня - это реальные и одновременно обрядовые наименования жениха и невесты. Как раз во время работы над драмой Пушкин записывает свадебные песни, в которых к невесте обращаются княгиня, княгинюшка, свет княгинюшка, княгиня-душенька; к жениху обращаются князь.
В сцене прощания Яныша с Елицей вместо диалога Пушкин использует широко бытующий в фольклоре (в том числе и в западнославянском) прием троекратного повторения. Королевич приносит своей «любе» три подарка, и они описываются трижды. Сначала подарки только перечисляются:
Ей приносит с червонцами черес,
Да гремучие серьги золотые,
Да жемчужное тройное ожерелье. [1; 37]
В этой сцене еще нет реакции Елицы на подарки, хотя отсутствие реакции уже настораживает: девушку должны были бы обрадовать подарки от любимого. Но среди подарков гремучие серьги золотые, жемчужное ожерелье (символическое значение этих атрибутов знакомо Елице; жемчуг – символ похоронного обряда), а главное — с червонцами черес. Здесь оказывается важным не факт дарения, а качество подарков.
Затем ситуация меняется:
Сам ей вдел он серьги золотые,
Навязал на шею ожерелье,
Дал ей в руки с червонцами черес,
В обе щеки поцеловал молча
И поехал своею дорогой. [1; 39]
В прощальной сцене песни диалога нет, но ясно, что объяснение состоялось: Елица узнает о причине разлуки. Пушкину в данном случае не важно, каким способом Яныш сообщает Елице о своей женитьбе: при помощи слов или символичных даров героя. Потрясение, испытанное Елицей, никак не выражено словесно. Описание эмоций героини заменяется новым перечислением уже названных подарков и изображением действий Яныша. Сама Елица безучастна, неподвижна; она не совершает никаких действий, и это как раз является знаком ее душевного потрясения. Она позволяет Янышу, как бы не до конца понимая сути случившегося или не веря в него, вдеть ей «серьги золотые», навязать на шею («против воли, насильственно») ожерелье, дать ей в руки «с червонцами черес». После чего королевич «в обе щеки ее поцеловал молча и поехал своею дорогой». В подтексте скупых пушкинских строк появляется едва намеченный, ускользающий образ наряжаемой невесты (или покойницы, с которой прощаются).
Наконец, третья ситуация строится на восприятии героиней, вышедшей из состояния оцепенения, тех же подарков:
Как одна осталася Елица,
Деньги наземь она пометала,
Из ушей выдернула серьги,
Ожерелье надвое разорвала,
А сама кинулась в Мораву. [1; 41]
Пушкин по-прежнему не называет эмоции словесно, он лишь рисует внутренний мир героини через внешние проявления, теперь уже действия самой Елицы.
Скрытое в песне «Яныш-королевич» символическое значение вещей-подарков в драме выражено совершенно понятно (Змеей, змеей опутал он меня, Не жемчугом). Несчастный отец-ворон также вспоминает об ожерелье, отказываясь идти к князю в терем: Заманишь, а потом меня, пожалуй, Удавишь ожерельем.
Повязка в народном представлении — это головной убор невесты.
Существовал обряд, когда «по раздаче большого пирога невеста за столом в кругу девиц начинает оплакивать повязку — девичью красоту». О венце известно, что это «головной убор девушки, невесты».[4; 247]. А в «Словаре языка Пушкина» — «корона, возлагаемая на жениха и невесту во время их венчания в церкви». Снимая с себя в отчаянье повязку (венец), героиня драмы прощается с надеждами на счастье: Вот венец мой, Венец позорный... Сгинь ты, мой венец!
В драме есть сцена, когда на глазах у изумленного князя осыпаются с деревьев листья: так претворяется в развернутую картину пословица. Не от добра дерево листья роняет.
Одним словом, фольклорные и этнографические элементы в творчестве Пушкина, не являясь самоцелью, расширяют свои исходные функции и решают определенные художественные задачи.
Рационалисты XVIII столетия относились к народным поверьям, приметам и обычаям отрицательно, видя в них результат непросвещенности и предрассудков, которые использует деспотизм, а в суеверии народа — условие похищения у него с помощью обмана и мнимых чудес исконного суверенитета. Эпоха романтизма, поставив вопрос о специфике народного сознания, усматривая в традиции вековой опыт и отражение национального склада мысли, реабилитировала народные «суеверия», увидев в них поэзию и выражение народной души.
Атмосфера фольклорности, в которую погружает Пушкин Татьяну в «Евгении Онегине», основана на конкретной и разнообразной осведомленности поэта в обрядовой, сказочной и песенной народной поэзии и на точном знании деталей святочных и свадебных обрядов.
Настали святки.
То-то радость! [2; 47]
Зимние святки представляют собой праздник, в ходе которого совершается ряд обрядов магического свойства, имеющих целью повлиять на будущий урожай и плодородие. Последнее связывается с обилием детей и семейным счастьем. Поэтому святки — время выяснения суженых и первых шагов к заключению будущих браков.
Святочный цикл, в частности, включал посещение дома ряжеными, явные гадания девушек «на блюде», тайные гадания, связанные с вызыванием суженого и загадыванием сна. Знание деталей и эмоциональной атмосферы этого цикла исключительно важно для понимания текста строф VIII—XXXIV пятой главы романа А.С.Пушкина. Автор целенаправленно отобрал те обряды, которые были наиболее тесно связаны с душевными переживаниями влюбленной героини.
Татьяна любопытным взором... [2; 48]
«После всех увеселений вносили стол и ставили посреди комнаты. Являлась почетная сваха со скатертью и накрывала стол. Старшая нянюшка приносила блюдо с водою и ставила на стол. Красные девицы, молодушки, старушки, суженые снимали с себя кольца, перстни, серьги и клали на стол, загадывая над ними „свою судьбу". Хозяйка приносила скатерть-столечник, а сваха накрывала ею блюдо. Гости усаживались. В середине садилась сваха прямо против блюда. Нянюшки клали на столечник маленькие кусочки хлеба, соль и три уголька. Сваха запевала первую песню: „хлеба да соли". Все сидящие гости пели под ее голос. С окончанием первой песни сваха поднимала столечник и опускала в блюдо хлеб, соль, угольки, а гости клали туда же вещи. Блюдо снова закрывалось. За этим начинали петь святочные подблюдные песни. Во время пения сваха разводила в блюде, а с окончанием песни трясла блюдом. Каждая песня имела свое значение; но все эти значения были не везде одинаковы. Так, во многих местах одно и то же значение прилагалось к разным песням, смотря по местному обычаю. Эти значения: к скорому замужеству; к свиданию; замужество с ровнею? замужество с чиновным; к сватанию; к бедности; к сытой жизни; к свадьбе; к богатству; исполнение желания; веселая жизнь; девушкам к замужеству, молодцам к женитьбе; счастливая доля; дорога; замужество с милым; прибыль; замужество во двор; несчастье; к смерти; к болезни; к радости».
Сон Татьяны имеет в тексте пушкинского романа двойной смысл. Являясь центральным для психологической характеристики «русской душою» героини романа, он также выполняет композиционную роль, связывав содержание предшествующих глав с драматическими событиями шестой главы. Сон, прежде всего, мотивируется психологически: он объяснен напряженными переживаниями Татьяны после «странного», не укладывающегося ни в какие романные стереотипы поведения Онегина во время объяснения в саду и специфической атмосферой святок — времени, когда девушки, согласно фольклорным представлениям, в попытках узнать свою судьбу вступают в рискованную и опасную игру с нечистой силой. Однако сон характеризует и другую сторону сознания Татьяны — ее связь с народной жизнью, фольклором. Сон Татьяны — органический сплав сказочных и песенных образов с представлениями, проникшими из святочного и свадебного обрядов.
Прежде всего, следует отметить, что гадание «на сон» представляет собой обычное для святочных гаданий опасное действие, в ходе которого гадающий вступает в общение с нечистой силой. Приступая к такому гаданию, девушки снимают с себя кресты, пояса (пояс — древний языческий символ защитительного круга — сохраняет значение оберега и в русских этнографических материалах). Формула информантов, описывающих святочное гадание: «Сняли с себя кресты, немытика помянули». Пушкин, видимо, был осведомлен в этой («черной») стороне святочных гаданий. Не случайно он подчеркнул, что Татьяна «поясок шелковый сняла» [2; 49]
Указание на то, что «Татьяна поясок шелковый сняла» — не простое описание раздевания девушки, готовящейся ко сну, а магический акт, равнозначный снятию креста. Это доказывается особой функцией пояса, зафиксированной в ряде этнографических описаний русских поверий. Существуют и особые средства борьбы с чарами колдуна. Это, прежде всего меры профилактические — обереги. Таковым является постоянное ношение пояса. Великороссы носят пояс на голом теле и не снимают его даже в бане. Таким образом, гадание на сон проходит в обстановке страха, характеризующего всякое ритуальное общение с нечистой силой. Мир нечистой силы — мир, по отношению к обыденному, перевернутый, а поскольку свадебный обряд во многом копирует в зеркально перевернутом виде обряд похоронный, то в колдовском гадании жених часто оказывается подмененным мертвецом или чертом. Такое переплетение фольклорных образов в фигуре святочного «суженого» оказывалось в сознании Татьяны созвучным «демоническому» образу Онегина-вампира, который создался под воздействием романтических «небылиц» прочитанных ею романов.
Сюжеты этого рода подсказывали «лесному жениху» других двойников (в зависимости от жанра — медведя или разбойника). Лесная свадьба, которая могла быть истолкована и как смерть, похищение нечистой силой, получала дополнительное сюжетное решение: разбойник и красна девица. Следует иметь в виду, что образ разбойника также был окружен ореолом романтики в литературной традиции.
Легла. Над нею вьется Лель... [2; 50]
Лель — искусственное божество, введенное на русский Олимп писателями XVIII в. на основании припевов выкриков, в основном в свадебной поэзии: «Люли, Лель, лелё». Припевы эти воспринимались как призывание, звательные формы собственного имени. Из этого делался вывод, что Лель — славянский Амур, божество любви.
В сугробах снежных перед нею
Шумит, клубит волной своею
Кипучий, темный и седой
Поток, не скованный зимой;
Две жердочки, склеены льдиной,
Дрожащий, гибельный мосток,
Положены через поток;… [2; 51]
Переправа через реку — устойчивый символ женитьбы в свадебной поэзии. Однако в сказках и народной мифологии переход через реку является также символом смерти. Это объясняет двойную природу образов сна Татьяны: как представления, почерпнутые из романтической литературы, так и фольклорная основа сознания героини заставляют ее сближать влекущее и ужасное, любовь и гибель.
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
«Там мужички-то все богаты,
Гребут лопатой серебро,
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев. [2; 47]
Подблюдные песни, известны в ряде записей:
Кот кошурку
Звал спать в печурку:
«У печурке спать
Тепло, хорошо».
Диво ули ляду!
Кому спели, Тому добро! [4; 386]
Песня предвещает замужество.
У Спаса в Чигасах за Яузою, Слава!
Живут мужики богатые, Слава!
Гребут золото лопатами, Слава!
Чисто серебро лукошками.
Слава! [4; 304]
Песня предвещает смерть.
Большой, взъерошенный медведь... [2; 52]
Медведя видеть во сне предвещает женитьбу или замужество. [4; 124]
Связь образа медведя с символикой сватовства, брака в обрядовой поэзии отмечалась исследователями. Рассмотрим подблюдную песню «к свадьбе»:
Медведь пыхтун, Слава!
По реке плывет; Слава!
Кому пыхнет во двор, Слава!
Тому зять в терем, Слава! [4; 127]
Весьма распространенный обычай, связывающий медвежью шкуру, а также любой густой мех («взъерошенный», «косматый лакей») со свадебной символикой плодородия и богатства: молодых на свадьбе сажают на медвежий или другой густой мех и пр. «Убитую медведицу признают за невесту или сваху, превращенную на свадьбе в оборотня» [4; 322]. Исследователи отмечают двойную природу медведя в фольклоре: в свадебных обрядах в основном раскрывается добрая, «своя», человекообразная природа персонажа, в сказочных — представляющая его хозяином леса, силой, враждебной людям, связанной с водой (в полном соответствии с этой стороной представлений, медведь во сне Татьяны — «кум» хозяина «лесного дома», полудемона, полуразбойника Онегина, он же помогает героине перебраться через водяную преграду, разделяющую мир людей и лес. В этой, второй функции медведь оказывается двойником лешего, «лесного черта», и роль его как проводника в «шалаш убогой» вполне оправдана всем комплексом народных верований.
Содержание строф XVI—XVII определено сочетанием свадебных образов с представлением об изнаночном, вывернутом дьявольском мире, в котором находится
Татьяна во сне. Во-первых, свадьба эта — одновременно и похороны: «За дверью крик и звон стакана, / Как на больших похоронах» [2; 57]
Во-вторых, это дьявольская свадьба, и поэтому весь обряд совершается «навыворот». В обычной свадьбе приезжает жених, он входит в горницу вслед за дружкой. В горнице вдоль по скамейкам сидят гости. Вошедший (как правило, это дружка) обращается к сидящим:
Здравствуйте, гости милосердые, Прикажите сказать слово легкосердое, Кто в доме начал? Гости отвечают: Мать Пресвятая Богородица! Дружка молится, потом спрашивает: Здравствуйте, гости милосердые, Прикажите сказать слово легкосердое, Кто в доме хозяин? Гости отвечают: Леонтий Павлович! [4; 463]
Во сне Татьяны все происходит противоположным образом: прибывает в дом невеста (дом этот не обычный, а «лесной», то есть «антидом», противоположность дому), войдя, она также застает сидящих вдоль стен на лавках, но это не «гости милосердые», а лесная нечисть. Возглавляющий их Хозяин оказывается предметом любви героини. Описание нечистой силы («шайки домовых») подчинено распространенному в культуре и иконографии средних веков и в романтической литературе изображению нечистой силы как соединению несоединимых деталей и предметов.
Таким образом, эпизод сна, являясь частью целого, чрезвычайно важен в общей структуре произведения, так как во многом определяет дальнейшее развитие событий в жизни главных героев, позволяет говорить о важнейших идеях, художественных приемах А.С.Пушкина. Сон – важнейшее место в романе, раскрывающее «русскую душу» пушкинского «милого идеала».
Изучение обрядовой поэзии позволяет лучше узнать родной мир – историю и культуру своего народа. Чем больше знает человек, тем легче и точнее он ощущает связь времен и бесценность исторических и художественных культурных свидетельств. И в этом осмыслении своей связи с поколениями человек формируется как личность и как гражданин. А человек, не помнящий родства, чуждый народным истокам, глухой к отечественной культуре, не способен воспринять ни отечественный, ни мировой опыт.
Литература
1. А.С. Пушкин. Песни западных славян. – М.: Дрофа, 2007.
2. А.С. Пушкин. Школьная библиотека// Детская литература 2009/ Евгений Онегин/ с. 7 – 89
3. Е.А. Самоделова. Свадебная поэзия и её отражение в творчестве русских писателей // Литература в школе. №1 1992./, с. 75-84.
4. Семейные обряды // Обрядовая поэзия. / Сост., предисл., примеч., подготовка текстов В. И. Жекулиной, А.Н. Розова – Москва: Современник, 1989г/. – с. 322 – 598.