Философское самосознание как глубинный (акультурный) уровень коммуникации

Автор: Быстров Алексей Иванович

Организация: Православная гимназия г.Серпухов

Населенный пункт: Московская область, г.о. Серпухов

В статье в рамках семиотического подхода определяется значимость непосредственности философского самосознания. Философское самосознание характеризуется как базовый (акультурный) уровень идентификации, определяющий органическую коммуникационную связанность людей в сообществе.

 

Современная эпоха выдвигает требование тотальной формализации. Информационная понятность – понятность скорлупы, понятность внешнего предела, понятность без осмысления, определяемая императивом - «Я хочу понять другого, но так, чтобы объект для понимания всегда оставался вне меня и был полностью обозреваем». Мышление, как высшая познавательная способность человека подменяется набором навыков по виртуальному манипулированию символическими проекциями вещей.
Век информационных технологий отграничивает пределы непосредственного осмысленного понимания, отодвигая их в глубины только личностно значимых объективаций реальности. Этот уровень мы можем определить понятием философского самосознания и речь здесь идёт не о философском самосознании только философов, - это та часть соприсутствия себя с собой (yourself with yourself), что с той или иной степенью ясности определяет каждому индивиду его «cogito ergo sum». Здесь, из глубин самосознания настраивается органическая коммуникационная связанность людей.
Любой акт мышления, когда я даю отчёт в этом акте, когда он уже вынесен на поверхность не обязательно письменного, но хотя бы речевого текста, представляет собой некоторое интенциональное целое. Я одновременно могу и не могу сказать, что то, что я мыслю, я некоторым элементарным образом хочу (передать другому). Но в процессе превращения в текст – всё равно устный или письменный - мышление необходимо проходит через интенциональную сферу, которая мною тут же может быть отрефлексирована. Фактически любое мышление «другого» дано мне в его в абсолютной связи с интенциональностью. И это же относится к моему собственному пониманию мышления «другого». То есть, возникает определённая интенция не на анализ мышления «другого», а на его подстановку вместо своего мышления. Так я его пробую как своё. Здесь речь идёт не о восприятии, а о том, насколько твоё мышление может сделать чужое органичным для себя. Собственно это и есть понимание.
Философское мышление, само по себе, абсолютно акультурно (как акультурна истина). Оно, в принципе, не должно нуждаться в переводе. Каждый философский текст, будучи по природе своей акультурным не может пониматься «легко». Он, строго говоря, вообще не может пониматься как текст на данном языке. Для понимания такого текста надо затрачивать не только огромное количество умственной энергии вообще, но особой умственной энергии. Надо себя вставить в особый интенциональный контекст другого мышления, о котором тебе на самом деле ничего не известно. У тебя есть только его конечный результат. Ибо интенция философского текста очень часто не расшифровывается в самом тексте и не вычитывается из него. Для человека, который читает чуждые ему, чуждые его культуре философские тексты, постараться думать как бы в их ритме, в том же ритмическом режиме. Очень часто философский текст пишется сознательно или несознательно таким образом, что включает в себя и ненаписанное- то, что добавляется в разговоре, в педагогической практике, в методологической инструкции. То есть включает в себя интенцию какого-то внетекстового или инотекстового добавления. Она есть там. Даже в тех случаях, когда эта интенциональность не одна, а их скажем, две или три,- они там все.

То обстоятельство, что философские тексты - в той или иной мере включались и включаются в культуру, не имеет отношения к философскому мышлению. Но любой текст в современной жизни уже культура. Текст утрачивает свою философичность с его публикацией или, может быть, уже с актом его написания. Как писал Ф.И.Тютчев: Мысль изречённая есть ложь. Добавим – «философская ложь». Ложь здесь синоним смерти. Философия лжи - поиск истины через высказанное.

О ясном следует молчать,- что понятно без слов не нуждается быть высказанным. Оно ещё хочет жить. Высказанное убивает потаённое. За кажущейся банальностью скрывается сокровенное.
Встаёт вопрос о понятии культуры внутри философии. Сложилась устойчивая традиция считать философию, как науку или искусство частью культуры. Культура в этом смысле как бы всё поглотила. Между тем очевидно, что само состояние культуры, её, так сказать, здоровье зависит во многом от философии.

Философичность умирает в тексте. Именно поэтому текст ждёт понимания (культурно всё то, что ждёт и требует понимания, непосредственно понимаемое не есть культура и это, также, ещё не философия). Текст ждёт понимания. И в этом смысле культура не только представляет огромный соблазн для философа как материал для его философствования, но она и ограничивает объективно его мышление не только рамками текста, но и рамками вынесенного навстречу этому тексту восприятия: пишутся идиотские диссертации, возникают школы, порождаются и продаются какие-то новые тексты, а автор может хвататься за голову и говорить: я этого не писал. Но «поезд ушёл». Уже поздно, потому что в моём восприятии текст и мышление, которое генерировалось вместе с текстом или которое генерировало текст, это одно и тоже. Интенция восприятия текста чисто формальная - на однозначность.

Занятие культурой опасно для философии. Философия начинает мыслить себя в качестве культурной философии. Философское мышление выносится выносится во внешний материал- культуры, народа, нации.

С точки зрения европейской философии выражение «русский философ» является бессмысленным. Так же как и «германский философ». Попытки отыскать некую специфическую «русскость» в философии, определить особенности «русской мысли», «русской идеи» механически воспроизводятся с каждым поворотом русской истории. Это драматическая проблема русской культуры связана с феноменом засилья культуры в России. Культура в ней - тот всепоглащающий фактор, который делает индивидуальное мышление и любое сознательное индивидуальное усилие деиндивидуализированным. Когда Н.Бердяев, который сам был помешан на культуре, говорит о женственности русского духа(1:297), то он, видимо, имеет в виду именно это обстоятельство. То есть, когда мышление ещё не успело оформиться, а уже хочет вынести себя в другое, в культуру, Оно как бы готово уже отдаться, ещё не сказав «я люблю тебя». Потому, что иначе, по-другому здесь как бы и невозможно. Попытки произнести что-нибудь абстрактное, не соотнесённое с конкретным временем, пространством и обстоятельствами жизни встречают упрёки в несоответствии высказанной идеи с той культурной формой, в которой подобного рода идеи принимаются к пониманию.

Способность мышления в России не считается универсальной, пожалуй, до настоящего времени. В России не было своего Декарта, а тот Декарт, который учил людей разных народов - немцев, французов, шведов (и с таким же успехом учил бы и Японца, поскольку считал способность мышления универсальной) не был избран в учителя русской интеллектуальной элитой. Как это ни парадоксально, но своеобразие русской философской мысли, видимо, тесно связано с недостатком ученичества. Идея, что истина будет истиной в любом другом месте, не стала аксиомой для русского мышления.

Нет страны с таким огромным преувеличением культуры, как в России. Само понятие «культурного человека» включает в себя в России знание очень большого количества разных вещей, которые уже включены в культуру. И каждый культурный человек реализует эту тенденцию к потере разума в культуре, в своём собственном мышлении.

Мы не можем спорить с философами, жившими за сто лет до нас. Тогда была другая временная апперцепция, которая нам чужда. Разные времена в жизни одной культуры, условно говоря, русской, или итальянской или английской, очень часто создают условия весьма далёкие от тех, что в каждый данный момент существуют в различных культурах. Мы привыкли себя генетически возводить на пять поколений назад, забывая, что часто мы по самому способу мышления оказываемся от своих прадедов, а иногда и отцов, гораздо дальше, чем от исламского способа мышления.

Попытки философского мышления интенционально разнятся в зависимости от того, чувствует ли философствующий в мышлении свою связанность со временем или он свободен от этого. Это можно назвать и связанностью себя в мышлении с историческим пространством или свободой от такой связанности. Именно это помешательство на культуре и предопределило очень жесткое самоориентирование на историю. Перефразируя Чаадаева, можно было бы сказать, что чем больше мы отходим от русла истории, тем более мы себя в мышлении историзируем.

И пытаясь понять прошлое ретроспективно,- понять как пьесу с расписанными в ней ролями, где поступок одного лица с обязательностью вызывает строго обусловленную условиями игры реакцию и ответную реплику «другого» мы поневоле переходим к монологу авторской ремарки. Мы переводим в своё владение чужие вопросы, и где от нас ждут ответа мы задаём вопросы, как бы для уточнения, во избежании ошибки в понимании, а по сути нами движет стремление присвоить чужие мысли. Мы доросли до «вопроса к нам», но вместо того, чтобы пытаться ответить на него ставим себя на место вопрошающего и переводим «вопрос к нам» в модус « вопроса от себя». И что мы видим - отсутствие того, кто обязан дать ответ. Содержание вопроса переходит во владение чистой сферы смысла или, иными словами,- множественности определений, не наличного (к нам обращённого), а предполагаемого смысла – кому собственно вопрос задан? Вопрос может получить однозначный ответ только в том случае, если отвечать будет автор ответа. Нужно выяснить: кто Автор и когда был задан Ответ, и был Ответ вообще задан?

Итак, может ли культура быть избыточной? Насколько свободно философское самосознание как глубинный уровень коммуникации и в какой мере оно может быть схвачено и обусловлено культурным контекстом: может ли культурная обусловленность быть настолько сильной, что собственно о философии говорить станет излишне…и то, что будет носить (или носит) название «философия» есть по существу способ проговаривания культурного контекста эпохи. Скрытое воление культурной среды подчиняет явное воление человеческого разума, отпуская только иллюзию власти человека над тем, что он когда-то породил, чем наполнил окружающий его мир.


1.Бердяев Н .А. Душа России // Русская идея. - М., 1992. - С.295-304.

 

 

 

 

 


Приложения:
  1. file0.doc.. 51,5 КБ
Опубликовано: 05.04.2021