Исследовательская работа по литературе на тему «Христианские мотивы в романе М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита»

Автор: Грек Елена Викторовна

Организация: «МОУ Путятинская СОШ»

Населенный пункт: Рязанская область, село Путятино

Введение

В ХХ веке в советской литературе библейский мотив об Иисусе и Понтии Пилате представлен в романах «Мастер и Маргарита» М. Булгакова, «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Москва» А. Белого, «Покушение на миражи» В. Тендрякова, «Не стреляйте в белых лебедей» А. Васильева, «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Плаха» Ч. Айтматова.

Мотивы произведений М.А. Булгакова образуют целую систему, повторяющуюся в том или ином преломлении во всех его произведениях. Среди них важную роль играют христианские мотивы. В «Мастере и Маргарите» (1966–1967) библейские и христианские мотивы получают оригинальную философскую трактовку.

Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», как справедливо заметил критик Г.А. Лесскис, – двойной роман. Он состоит из романа Мастера о Понтии Пилате и романа о судьбе Мастера. Главным действующим лицом первого романа является Иешуа, прообраз которого – библейский Христос – воплощение добра, а второго – Воланд, чьим прообразом является сатана – воплощение зла.

Булгаков изображает добро и зло – дьявола и Христа – во всей их полноте, имея целью разоблачить зло реальное, порожденное новым строем, и показать возможность существования добра. Для этого писатель и использует сложную структуру построения произведения. Своеобразие романа заключается в том, что перед нами представлены два пласта времени. Один связан с жизнью Москвы 20-х годов ХХ-ого века, другой – с жизнью Иисуса Христа. Булгаков создал как бы «роман в романе», и оба эти романа объединены одной идеей – поиском истины.

Христианские мотивы, переосмысленные Булгаковым, дают представление о мировоззрении писателя, о его отношении к вере. К этой теме обращались в своих работах такие исследователи, как Б.В. Соколов, А.В. Вулис, Б.С. Мягков, В.И. Немцев, В.В. Новиков, Б.М. Гаспаров, В.В. Химич, В.Я. Лакшин, М.О. Чудакова и др.

Но, тем не менее, тема настолько обширна, что предполагает еще достаточно длительное и глубинное изучение. Актуальность нашего исследования подтверждается тем, что проблемы, поднятые в произведении, современны.

Объект исследования: роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Предмет исследования: христианские мотивы в романе М. А. Булгакова.

Цель настоящей работы – исследование христианских мотивов в романе М. Булгакова «Мастер Маргарита».

Данной целью определяется решение следующих конкретных задач:

– проанализировать научную литературу по теме исследования;

– проследить интерпретацию христианских мотивов в творчестве М.А. Булгакова;

– проанализировать христианские мотивы романа «Мастер и Маргарита»;

– выяснить значение «ершалаимских» глав в контексте романа;

– проанализировать основные образы романа в библейской традиции и трактовке Булгакова;

– сделать выводы о сходстве и различиях идей Булгакова с традиционными христианскими традициями.

В работе используются различные методы исследования: научно-познавательный, анализ и интерпретация романа.

Теоретическая значимость работы заключается в возможности использования материалов работы на спецкурсах и спецсеминарах по русской литературе, при подготовке к урокам литературы в средней школе.

Практическое значение работы состоит в том, что ее материал может быть использован при разработке уроков и дополнительных занятий по русской литературе в школе.

Глава I. М.А. Булгаков и христианство. История вопроса

1. Переосмысление библейских мотивов в творчестве М.А. Булгакова

Роман «Мастер и Маргарита» создавался с 1928 по 1940 год, и именно это время и отражено в романе – сталинская эпоха. Писатель ставит извечные вопросы о жизни и смерти, добре и зле, о нравственных ценностях и человеке, о государственном устройстве. Революция для М. Булгакова – это «эксперимент против истории», «социальная кутерьма», «больной бред». Данный роман пишется во времена полного запрета и жестокого преследования религии.

Оба деда М. Булгакова были священниками, отец и крестный были профессорами Духовной академии, семья придерживалась всех церковных ритуалов, поэтому с детства Булгакову были знакомы христианские догмы и евангельские истории. После смерти отца сестра пишет, что брат не носит нательного креста, что он решил вопрос о религии в пользу неверия. В дальнейшем близкие люди отмечали, что он не был атеистом, но тут же подчеркивали, что эта вера не церковная.

Приведем выдержки из дневника писателя от 1922 года. «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ… Нездоровье мое затяжное. Оно может помешать мне работать. Вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога… Помоги, господи, кончить роман».

Современники писали, что он не ругал Бога и Церковь, отказывался писать антирелигиозные пьесы, выступал против грубой антирелигиозной и атеистической пропаганды и верил, что нельзя разрушать веру, если не предложить достойной замены, образно отметив, что нельзя красть мечту о Небе.

На протяжении всего своего жизненного пути он не раз задавался вопросами бытия, смысла жизни, борьбы добра со злом, не раз переосмысливал Ветхий и Новый завет. Эти размышления часто служили источниками его творчества.

В том, что Михаил Афанасьевич любил и уважал своего отца, не может быть сомнений. Идеал лампы под зеленым абажуром связан именно с кабинетом отца, его мирным кропотливым трудом над духовными сочинениями. Недаром в романе «Белая гвардия» упоминаются шкафы с книгами. Стояли там и святоотеческие труды. Пристальному самопознанию учил блаженный Августин: «Ты поставил меня лицом к лицу со мной, чтобы видел я свой позор и грязь, свое убожество, свои лишаи и язвы. И я увидел и ужаснулся, и некуда было бежать от себя. Ты вновь ставил меня передо мной и заставлял, не отрываясь, смотреть на себя: погляди неправду свою и возненавидь ее…».

Среди непосредственных предшественников писателя следует назвать Леонида Андреева с «Моими записками», «Дневником сатаны», Федора Сологуба с «Мелким бесом», А. Блока с «Песнью ада» и «Жизнью моего приятеля», С. Есенина с «Черным человеком».

Демонические сюжеты не случайно многогранно разрабатывались русской литературой. Уроки атеизма стали уже в «девятнадцатом железном» веке весьма распространенным явлением. Дух зла вплотную и весьма агрессивно приблизился к человеческой душе, и чуткие поэты выразили это в своей лирике и поэмах. Булгаков запечатлел тот момент в духовном состоянии Европы и России, когда силы зла откровенно торжествуют, пользуются своей властью, чтобы поглумиться над прежними христианами, утратившими главное противобесовское оружие – силу живоносного креста.

Библиотека покойного Афанасия Ивановича включала труды мыслителя и духовидца Владимира Соловьева и воспоминания о нем современников. Возникшие в середине ХIХ в. социалистические идеи толковались В.С. Соловьевым с религиозных позиций весьма основательно уже в работе, созданной в 1880-е годы, – «Философские начала цельного знания». Некоторые строки этой работы предугадали отношение Булгакова-сына к восприятию социальных и нравственно-этических вопросов в России ХХ века. Известно, что Соловьев нередко видел самого дьявола, стремился его разоблачить, опасался, что его ждет месть злых сил за это разоблачение, за предсказание власти антихриста.

М.А. Булгаков изображал свое время, создавал свой мир, но освещал не всю современность, а лишь фрагмент действительности. Интуиция художника подсказала ему, что опыт его неоценим, потому что он живет во время, коренное для эпохи, историческое, и каждая подробность может стать интересной или, по меньшей мере, заслуживает того, чтобы быть отмеченной и осмысленной.

Так, например, в «Записках юного врача» булгаковский герой, описывая место своей работы, говорит о том, что он отрезан от людей («тьме египетской» (Ис. 10, 21-23)) – Где же весь мир в день моего рождения? Где электрические фонари Москвы? Люди? Небо? За окошками нет ничего! Тьма… Мы отрезаны от людей. Мы же одни. – Тьма египетская, – заметил фельдшер Демьян Лукич, приподняв штору.

Михаил Афанасьевич был привержен прошлому, непрерванной традиции как черте «мирной жизни», поэтому внутренним центром романа «Белая гвардия» становится мечта о покое мирной жизни, тогда как – Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом (Мф. 2,1 и др.) 1918. Чтобы подчеркнуть «необычность» происходящих в Городе событий, автор использует для этого библейские реминисценции, которые, по мнению В.В. Новикова, имитирует библейский стиль.

О 1918 годе Булгаков пишет так – Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская – вечерняя Венера и красный дрожащий Марс. Как человек, защищающий вечные ценности: дом, семью, родину, Булгаков обращается к символике пастушеской звезды – звезды путеводной, Вифлеемской (Мф. 2,2 и др.). Как и в Библии, волхвы, увидев взошедшую звезду, предвещавшую рождение Спасителя, отправились вслед за ней. И поскольку Мессия, по свидетельству пророков, должен был родиться, в Вифлееме они последовали туда; также и герои романа «Белая гвардия», видя эту звезду, надеялись на спасение. Измена же традициям, отчуждение от истоков, отступление от веры мстительны и сурово наказуемы.

Исторический смысл апокалиптического бедствия: крушение мирового быта, кровавый вихрь – это неизбежное возмездие за равнодушие. Булгаков создает свою необычную этику – «по существу безрелигиозную», но сохраняющую черты «христианской нравственной традиции». Именно поэтому неслучаен эпиграф романа: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими…» (Откр. 20,12), а характеризуя тяжелое время, отец Александр говорит: «Уныние допускать нельзя … Большой грех – уныние… хотя кажется мне, что испытания будут еще. Как же, как же, большие испытания….» Он соотносит их с семью чашами гнева Божия, обращает внимание на грядущее кровопролитие, когда брат на брата (Мф. 10,21 и др.) – «Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь» (Откр. 16,4).

В пьесе «Бег» наблюдается цепочка библейских и евангельских мотивов: Хлудов – мировой зверь (восходит к апокалиптическому зверю) – Крапилин (став перед Хлудовым). Точно так, как в книгах написано (Откр. 20,12-15): «шакал! Только одними удавками войны не выиграешь! За что, ты, мировой зверь, порезал солдат на Перекопе?», монастырь, в котором прячутся Чарнота, Голубков, Серафима, Африкан – Ноев ковчег – Голубков. Я не гусеница, простите, и отнюдь не обер-прокурор! Я сын знаменитого профессора-идеалиста Голубкова и сам приват-доцент бегу из Петербурга к вам, к белым, потому что в Петербурге работать невозможно. Де Бризар. Очень приятно. Ноев ковчег; Серафима – непорочная (Лк. 1-2) – Чарнота.

Разрушение «белого дома» сопровождается у Булгакова описанием нового «жилтоварищества». Так, в пьесе «Зойкина квартира» (1926) говорится о желании построить «новый дом», а сквозным мотивом трагифарса становится идея бегства.

Булгаков дает своим героям имена, используя библеизмы: китайца из прачечной зовут Херувим, а председателя домкома Аллилуя и противопоставляет библейское значение и поступки героев. Херувимы – пылающие сверхъестественные духовные существа, служащие Богу, образующие его престол, Херувим – китаец торговец наркотиками, который из-за денег убивает Гуся. Аллилуйя – «хвалите Бога» или «славьте Господа», домком же Аллилуя берет взятки, вымогает деньги, следит и подслушивает за жильцами дома.

В художественном наследии М.А. Булгакова нашла отражение библейская лексика и фразеология, библейские мотивы, библейские сюжеты и образы, также представлены крупные отрезки библейского текста. Выстраивая свое повествование, писатель органично вписывает в него значимые библейские истины, но не всегда открыто. Тем не менее, специфика употребления библеизмов в большинстве случаев связана с первоисточником, то есть с текстом Книги Книг; особенно многообразно это проявилось в таких произведениях как «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Бег», где значимы многие библейские параллели.

Начиная с романа «Белая гвардия», М.А. Булгаков размышляет о том, что христианская история кончается. Все последующее творчество писателя было стремлением осмыслить эту катастрофу, итог которой Булгакову виделся однозначно: человеческая история находится во власти «Князя Тьмы».

Однако с мотивом пришествия Антихриста Булгаков обходился весьма осторожно. В его прозе 20-х годов Антихрист постоянно стоит при дверях, но так до конца и не появляется лично, высылая вместо себя тех, кого можно принять за Антихриста, но кто таковым не является. Шполянский из «Белой гвардии» и Рокк из «Роковых яиц» в контексте общей концепции Булгакова – явные приспешники темных сил.

Появление же Воланда в Москве должно поставить точку в сквозном метасюжете булгаковского творчества. Но это появление носит весьма неожиданный характер, причем настолько, что у позднейших критиков Булгакова даже прозвучало обвинение в том, что он ради своих сомнительных художественных целей принес в жертву Священную историю. На самом деле к Священной истории Булгаков был очень внимателен.

Среди произведений русской литературы XX века одним из наиболее «странных» и загадочных является роман «Мастер и Маргарита». Практически все в этом произведении великого писателя, от попыток определения жанра и приоритета идей до интерпретации отдельных образов, вызывает неоднозначные, противоречивые оценки, порождает многочисленные споры литературоведов.

До сих пор подлинный творческий замысел автора никому не удалось выявить – у каждого критика, как и у каждого читателя, «свой» Булгаков. Ряд философских идей писатель позаимствовал у Григория Саввича Сковороды (1722-1792). Сочинения странствующего философа XVIII столетия Булгаков тщательно изучал. По учению Сковороды, существует три мира: большой (мир космоса), символический (мир Библии) и малый (мир человека). В каждом мире присутствуют два начала: Бог или вечность и материя или временное; в природе над материей господствует дух.

По теории трех миров, самый главный мир – космический, Вселенная, где нет ни начала, ни конца, Вселенная вечна и безгранична. Два других мира – частные. Один из них, человеческий, микрокосм, персонажи которого активно задействованы в первых главах булгаковского романа, другой – символический, или мир библейский.

Роман Булгакова — это своего рода перекресток миров: «земного», обыденного, содержащего в себе жизнь Москвы 30-х годов, и «христологического», библейского, включающего в себя персонажей, связанных с историей смерти Иешуа (Христа). Миры эти встречаются и пересекаются в своеобразном «третьем мире» — в сплошной среде вечности, где наиболее четко проявляется всеобщая связь предметов и явлений. Единство трех миров – ведущий стержень романа. Пространственно-временные координаты «Мастера и Маргариты» – сама Вечность, в которую вплетены миры человеческий и библейский.

 

1.2. Литературная критика о христианских мотивах романа «Мастер и Маргарита»

Многоплановый роман Булгакова требует дополнительных «расшифровок» – не только повествования об исторической современности 1920– 1930-х годов, но и – в особенности – содержания «романа в романе», написанного потерявшим имя мастером, больным психиатрической клиники – 118 номером – под диктовку Воланда.

Роман Булгакова со времен его первой публикации на страницах журнала «Москва» привлекал немало внимания литературоведов и богословов. Время, когда Булгаков задумывал и писал свой роман, отличалось острыми, глубочайшими переменами во всех сферах жизни. Недаром поэты соотносили русские революции 1917 года не с Великой Французской революцией, а с началом христианской эры. Вопросы, которые возникали перед многими современниками в конце ХIХ – начале ХХ века, касались состояния веры, брожения умов, утраты прежних идеалов, падения нравов у людей, добровольно отказавшихся от жертвы Христа и нравственных заветов христианства.

Роман «Мастер и Маргарита» вошел в ХХ век как целостная художественная система, вобравшая в себя идейно-смысловой и духовно-нравственный потенциал русской классической литературы, ориентированной на непреходящие нравственно-этические ценности христианства, подвергшиеся в пореволюционную атеистическую эпоху тотальному отрицанию и целенаправленному искоренению. В период жесточайшего богоборчества в Советской России (20-30-е годы) М.А. Булгаков осмелился не только обратиться к уяснению первоистоков величайшего гуманистического учения Иисуса Назарянина, но и представить в образе Иешуа Га-Ноцри, центрального героя «древних» глав «Мастера и Маргариты», собственное видение Спасителя, не совпадающее с новозаветной традицией.

Исследователи 60-70-х годов ХХ в. (В.Я. Лакшин, M.O. Чудакова, П.В. Палиевский, О.Н. Михайлов, В. Скобелев, В.В. Петелин, Н.П. Утехин, А.Л. Казаркин, Л.М. Яновская и др.) анализировали творчество писателя исключительно с позиций светского литературоведения, не углубляясь в суть религиозной проблематики, нашедшей отражение в романе.

Лишь в конце 80-х-начале 90-х годов, когда в стране открыто была продекларирована свобода совести, у исследователей появилась возможность обратиться к Библии не как памятнику древности, а как к сакральному тексту, имеющему особое теологическое толкование, и соотнести его с ершала-имской частью романа. В результате обнаружилось множество фактических и идейных расхождений между булгаковской версией евангельских событий и Священным Писанием, на которые указывали священнослужители (о. А. Мень, о. М. Ардов, о. Л. Лебедев и др.), прочитавшие роман сквозь богословскую призму.

Обвиненный в «фальсификации» и искажении новозаветных преданий, М.А. Булгаков был объявлен еретиком и чернокнижником, эзотерической личностью, создателем «евангелия от дьявола» (М Золотоносов, Е. Блажеев, И. Карпов, В. Розин). В церковно-апологетических работах автору «Мастера и Маргариты» до сих пор отказывают в причастности к христианской культуре, называют его сторонником «Тайной доктрины» Е.П. Блаватской и теософических построений А. Безант.

В литературоведении конца 90-х годов обозначилось два подхода в изучении «Мастера и Маргариты»: один, акцентирующий внимание на «антихристианской направленности» (М.М. Дунаев) булгаковского произведения, использует в прочтении романа механический перенос религиозных догматов на самобытное художественное полотно, не претендующее на роль историко-теологического трактата, и другой, противоположный, оценивает главную книгу М.А. Булгакова с позиций изъятия церковного и отдает приоритет абстрактным общечеловеческим гуманистическим ценностям. Оба подхода грешат излишней односторонностью и не вполне адекватны художественному содержанию романа, нравственно-этический подтекст которого раскрывается в единстве религиозно-философских и культурно-эстетических принципов, утверждаемых русскими мыслителями первой трети XX века, с творчеством которых современное булгаковедение обнаруживает тесную внутреннюю связь писателя.

Рубеж XX-XXI веков ознаменовался появлением ряда работ, где главным предметом исследования становится проблема родства мировосприятия автора «Мастера и Маргариты» и представителей нравственно-этического крыла философии русского Ренессанса (B.C. Соловьев, Н.А. Бердяев, Д.С. Мережковский, В.В. Розанов, Б.П. Вышеславцев, Г.Г. Федотов и др.), которые в самом начале XX столетия приблизились к глубинному постижению спасительного для человечества сердечного учения Христа, ставшего предметом художественного осмысления в романе М.А. Булгакова

Булгаковский роман создавался в тридцатые годы, когда антирелигиозная деятельность властей и новой общественности достигла своего апогея. Храмы взрывались на глазах писателя. В отсутствие Бога неизбежно является диавол. Ситуация была предсказана В. Соловьевым в его «Трех разговорах», в повести об антихристе. Устранение из обихода москвичей 1920–1930-х годов богообщения, агрессивное отношение к любым религиозным идеям, находит освещение в романе Булгакова.

Одним из плодотворных подходов для прочтения романа Булгакова «Мастер и Маргарита» может быть его рассмотрение в соотнесении с толстовской интерпретацией Евангелия, его масонской по существу теорией непротивления злу насилием. По свидетельству В.Л. Величко, В.С. Соловьев горячо опровергал подмену Толстым Евангельского образа Христа.

Диакон Андрей Кураев указал на то, что «в романе Мастера излагается философия Толстого». О. Андрей Кураев обращал внимание на несовпадения Евангелия и сюжетных звеньев романа в романе. Богослов подчеркнул, что повествование о Га-Ноцри начинает вести Воланд, а потом диктует текст Мастеру («как будто кто водит моей рукой»). Может ли дьявол обойтись без козней? Заметим, что Воланд «поощряет» Мастера и его тайную подругу.

Булгаков с горечью констатировал, что в современном мире подтвердить существование Бога неразумным атеистам может разве что уверившийся в своей несокрушимой силе дьявол. Но при этом сатана, как ему и полагается, совершает подмену. Расхождений с традиционным пониманием дьявола у Булгакова немного. Отнюдь не предстает сатана борцом за благонравие.

Некоторые толкователи видят в Воланде чуть ли не положительного персонажа, который вершит наказание преступников, выводит на чистую воду закоренелых грешников. Однако защитники Воланда просто невнимательно читали текст. Рядом с настоящим Творцом он смешон и гадок. Господь милосердно прощает человеку грехи – сатана соблазняет, ввергает в грех, подвергает затем глумлению и мучительству, сеет безумие и смерть – с самого начала романа и до его конца.

Сегодня ни у кого из исследователей «Мастера и Маргариты» не вызывает сомнений правомерность проведения смысловых параллелей между романом и русской религиозной философией XX века, однако в этом направлении предпринимаются только первые шаги. Так, в кандидатских диссертациях Е.В. Уховой «Философско-этические идеи в творчестве М.А. Булгакова» (М., 1999), М.О. Булатова «Нравственно-философская концепция романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» (Махачкала, 2000), Ж.Р. Колесниковой «Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и русская религиозная философия начала XX века» (Томск, 2001) обосновывается перспективность изучения главной книги М.А. Булгакова в тесной связи с русской религиозной мыслью XX столетия, намечается идейно-содержательный контур культурно-эстетических и философских взглядов писателя, проявившихся в его «закатном» романе.

Оценивая «ершалаимские» главы «Мастера и Маргариты», писатели и ученые высказывают сходные суждения. На заявленный в брошюре А. Кураева вопрос отвечают, что Булгаков – не дьякон, а светский писатель, раскрывающий на евангельском сюжете темы добра и зла, фанатизма и истинной веры. «У Булгакова своя вера. Он не «против Христа», он за своего «интимного» Христа», – замечает В.С. Елистратов Е.А. Яблокову формула «за или против» напомнила известную дневниковую запись А.П. Чехова начала 1897 г.: «Между «есть бог» и «нет бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец».

Иешуа у Булгакова лишь наивный и проницательный проповедник, из которого ученики сотворили Божьего Сына. Для истинно верующего человека такое снижение метафизики до легенды, вероятно, кощунственно, но для многих читателей, далеких от религии, эта трактовка была потрясением, приближающим христианство к атеистическим душам, полагает А.М. Мелихов.

Т.В. Рыжкова ссылается на книгу А. Зеркалова (А.И. Мирер) «Евангелие от Михаила Булгакова», заявляя, что не стоит читать роман как религиозное произведение. Булгаков намеренно изменил привычные христианину имена героев, поэтому биография Га-Ноцри – не биография Иисуса.

«Мне лично всегда становится очень жалко персонажей «романа Мастера». И Иешуа, и Понтия Пилата, и Левия Матвея, и даже Крысобоя, Иуду, – размышляет Р.В. Сенчин. – Все они ощущают, что участвуют в великой драме, которая изменит не только их личную жизнь, но и историю цивилизации, но они не могут не исполнять свои роли, не могут не участвовать… То, что некоторые деятели называют «Мастера Мартариту» чуть ли не сатанинской книгой – чушь».

Проблему «единственности события» в архитектонике «ершалаимских» глав булгаковского романа рассматривает Д.В. Боснак. Он отмечает сакральный статус этих глав, сложившийся ввиду того, что в них, по словам М.М. Бахтина, «действие придвинуто к последним границам бытия». Именно в «романе о Пилате» сделаны попытки понять (философия) и изобразить (художественный текст) «форму мира», в котором происходит религиозное событие.

Для Булгакова Евангелие «поставлено как проблема, как некий абсолютный вопрос, заданный человеку. Герой романа не выбирает новые ценностные представления легко и как бы совершенно естественно – для этого он должен был бы отказаться не только от внешнего устройства и уюта, но и от всего внутреннего строя жизни, в котором его бытие совершенно оправдано и гарантировано. В этом принципиальная новизна трактовки этого культурного образа в романе «Мастер и Маргарита», – полагает Д.В. Боснак, подчеркивая, что пониманию такого героя адекватна не категория этического, а единственность как категория религиозного бытия.

Указание на единственность роли Пилата находится в «сильной смысловой позиции» начала диалога, в словах секретаря, обращенных к прокуратору: «<Тетрарх> отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона направил на ваше утверждение». В этот момент определяется основной смысл всего происходящего далее. Осуществляется значимый перенос ответственности в сравнении с текстом Евангелия. Согласно каноническому представлению, полнота ответственности возлагается на иудеев, но у Булгакова представитель «народа» Каифа выведен из круга обвиняемых. Не иудеям, а Пилату «вверено много»: «Не коллегиальная ответственность народа, а индивидуальная ответственность личности – в центре булгаковской теодицеи».

Центральное значение в ценностном аспекте сюжетной судьбы Пилата имеет мысль о бессмертии, неотчетливая, но проясняющая значимость стоящего перед ним вопроса: «Бессмертие… пришло бессмертие…» Чье бессмертие? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке».

Моменты единственности события, излучаемые сюжетом о Пилате, пронизывают весь художественный мир романа «Мастер и Маргарита». «Ершалаимские» главы определяют актуальный для всего романа ценностный абсолют, в различной степени близости к которому находятся все герои романа. Герои либо причастны пониманию единственности описываемого в романе мастера религиозного события (например, главные герои, Иван), либо оказываются за пределами нравственных различений (таков Иуда из Кириафа и комические персонажи московского мира).

Образ Иуды Искариота в «ершалаимских» главах С.Г. Замлелова рассматривает, сопоставляя с его трактовкой в таких произведениях, как «Жизнь Иисуса» Ж.Э. Ренана, «Жизнь Иисуса Христа» Ф.В. Фаррара, «Прокуратор Иудеи» А. Франса, «Гефсимания» А.М. Федорова, «Иешуа Га-Ноцри: Беспристрастное открытие истины» С.М. Чевкина. Булгаковский образ Иуды Искариота представляет одну из наиболее проработанных и философски осмысленных трактовок. Писатель не предпринимает попыток огульного обеления Апостола-предателя, а создает многослойное полифоническое повествование, в результате которого его Иуда не повторяет Иуду из Евангелия.

 

Глава II. Элементы христианских и евангельских мотивов в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»

2.1. Роман «Мастер и Маргарита» – своеобразная стилизация Евангелия

Художественная ткань романа «Мастер и Маргарита» состоит из нескольких метасюжетов; роман соткан из взаимопроникающих, переплетающихся «лоскутов», повествующих о московской реальности и ершалаимском мифологизированном пространстве, превращающих книгу в многожанровую конструкцию.

Два времени – современность и древность – даются попеременно, иногда параллельно друг другу. Действие происходит в древнем и современном романе в одно и то же время – перед Пасхой. И при этом роман Мастера есть своеобразный центр, где события современности и персонажи проходят проверку библейскими образами и общечеловеческими ценностями. Сначала автор представляет историю допроса Иисуса Понтием Пилатом через слова Воланда, как доказательство существования Иисуса Христа, затем во второй раз представляет через сон Ивана Понырева, а третий раз – через чтение текста романа Маргаритой.

Текст Мастера ─ своеобразная стилизация Евангелия, не написанного, не придуманного им; это мифотворчество, рожденное вспышкой религиозного прозрения героя. Мастер не раз говорит, что «угадал» своего героя ─ не выдумал, не сочинил роман о «сыне звездочета» ─ а услышал голос, прозвучавший свыше.

Своеобразие художественной манеры Булгакова заключается в том, что автор, пользуясь евангельским сюжетом, трансформирует его применительно к требованиям своего историко-религиозного сознания. Московская действительность 30-х годов столь же реальна и иллюзорна, сколь ершалаимская трагедия.

Своеобразие образного мышления М.А. Булгакова определяется активным использованием вторичной художественной условности. Несмотря на то, что в современном литературоведении имеется достаточное количество работ, посвященных поэтике булгаковских произведений, вопрос о природе функционировании «необычайного» в художественной системе писателя нельзя назвать решенным, даже в достаточной мере проясненным, так как исследовательский поиск ограничивается выяснением смыслов условных образов. Типология же булгаковской условности до сих пор остается одним из открытых вопросов булгаковедения.

Е.М. Мелетинский, определяя пафос мифологизма ХХ века, писал, что сущность его «не только не столько обнажении измельчания уродливости современного мира, сколько в выявлении неких неизменных, вечных начал, позитивных или негативных, просвечивающих сквозь поток эмпирического быта исторических изменений. Мифологизм повлек за собой выход за социально-исторические пространственно-временные рамки. Булгаков воспринимает миф как божественное откровение. Утрата обыденным существованием духовного содержания смысла побуждает писателя к воссозданию сакральной реальности, противопоставлению священного мирскому. Сакральное бытие оказывается истинной реальностью. Возвращение смысла, преодоление абсурда становятся возможными только через миф.

Предметом специальных наблюдений мы избрали особенности интерпретации Булгаковым евангельской истории в романе «Мастер и Маргарита». Произведение буквально пронизано семантическими, лексическими, эмоциональными аналогиями с текстом Евангелия. Интерес этот не случаен: Михаил Афанасьевич был сыном ученого-теолога, досконально знал содержание Библии, в течение всей жизни интересовался эсхатологическими, теологическими вопросами.

Событийную канву романа «Мастер Маргарита» составляют две сюжетные линии: первая является художественным осмыслением библейской легенды о страданиях и мученической смерти Иисуса Христа в далеком 29 году, день «четырнадцатого числа весеннего месяца нисана», вторая – отправляет читателя в Москву 1929 года. Обе сюжетные линии формально связаны с образом повелителя преисподней, демона зла Воланда, свидетеля и, по сути, виновника, хотя и косвенно, в смерти Иешуа Га-Ноцри, мирного проповедника из города Гамалы в Ершалаиме, на заре христианской цивилизации. Он же, Воланд, – свидетель и теперь уже прямой виновник всех событий «московских глав».

Зло, поселившееся в душах исполняющего обязанности президента Синедриона первосвященника иудейского Иосифа Каифы, других членов высокого собрания, их трусость, вызванная страхом за свое благополучие и спокойствие, которые, по их мнению, могут быть утрачены отнюдь не действиями разбойников и убийц Варравана, Гестаса Дисмаса, мирной проповедью Иешуа Га-Ноцри, заставляют их требовать от прокуратора Иудеи Понтия Пилата казни проповедника. Силы Слова они боятся больше, чем грабежей и убийств. Наместник же римского императора в Иудее Понтий Пилат, в руках которого была жизнь «бродячего философа», непоследовательностью и собственным малодушием (померещилось ему, что голова арестанта уплыла куда-то, вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец; на лбу была круглая язва, разъедающая кожу и смазанная мазью; запавший беззубый рот с отвисшей нижней капризною губой. Пилату показалось, что исчезли розовые колонны балкона кровли Ершалаима вдали, внизу за садом, все утонуло вокруг в густейшей зелени капрейских садов. Со слухом совершилось что-то странное – как будто вдали проиграли негромко и грозно трубы, очень явственно послышался носовой голос, надменно тянущий слова: «Закон об оскорблении величества ...» способствовал гибели того, кто ему так понравился при первой встрече, кому он даже пытался помочь, ведя допрос: «– Слушай, Га-Ноцри, – заговорил прокуратор, глядя на Иешуа как-то странно: лицо прокуратора было грозно, но глаза тревожны, – ты, когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил? Или ... не... говорил? – Пилат протянул слово «не» несколько больше, чем это полагается на суде, послал Иешуа в своем взгляде какую-то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту. – Правду говорить легко и приятно, – заметил арестант. – Мне не нужно знать, – придушенным, злым голосом отозвался Пилат, приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить. Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не хочешь не только неизбежной, но мучительной смерти. Никто не знает, что случилось с прокуратором Иудеи, но он позволил себе поднять руку, как бы заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой, как за щитом, послать арестанту какой-то намекающий взор».

Пилат сначала утверждает смертный приговор, но потом настаивает перед первосвященником Каифой на том, чтобы отпустить приговоренного на свободу «в честь наступающего сегодня великого праздника Пасхи». Как объяснить поведение Понтия Пилата? Был ли он вправе не утверждать смертный приговор? Несомненно. Но трусость, боязнь за свое положение оказались сильнее всесильного прокуратора. Ведь Каифа недвусмысленно намекнул, что есть власть повыше его власти.

В фонтане дворца Ирода умывает Пилат руки, отказываясь от своей миссии в деле спасения Сына Божьего. Но водой не смыть кровь посланного Богом на землю спасителя человечества: «Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке».

Грех трусости и предательства отныне будет бросать кровавый отблеск на бессмертие в веках, обретенное Понтием Пилатом в связи с делом бродячего проповедника Иешуа Га-Ноцри, под именем которого выведен библейский Иисус Христос. Римский прокуратор Понтий Пилат обречен будет на вечные муки совести, на самотерзания из-за проявленной им однажды трусости; не успокоит эту больную отныне совесть даже жестокая месть предателю Иуде из Кириафа, свершенная начальником тайной стражи Афранием по приказу прокуратора: «Мы теперь будем всегда вместе, – говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом ставший на дороге всадника золотым копьем. Раз один – то, значит, тут же другой! Помянут меня, сейчас же помянут тебя! Меня – подкидыша, сына неизвестных родителей, тебя – сына короля-звездочета дочери мельника, красавицы Пилы».

«В московском» сюжете романа читатель окажется свидетелем того, как сбылись, спустя тысячу девятьсот лет после мучительной казни Иешуа Га-Ноцри, заветы бродячего философа, записанные единственным его последователем, чудаковатым Левием Матвеем на пергаменте, прочитанные Пилатом в пасхальную на пятнадцатое число месяца нисана ночь: «Мы увидим чистую реку воды жизни ... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл...».

«Спустя тысячу лет профессору черной магии» Воланду захотелось «повидать москвичей в массе, удобнее всего это сделать в театре. Ну, вот моя свита... устроила этот сеанс, я же лишь сидел, смотрел на москвичей».

Изменяя канонический библейский текст, составляя Евангелие по Булгакову, писатель расставляет акценты, проводит свои аналогии, через которые высвечивается скрытый смысл, подчиняющий себе все лейтмотивы, образы события в романе.

Исходным импульсом повествования в романе «Мастер Маргарита» является фантастическая посылка – появление в Москве 1930-х гг. Воланда и его свиты. Творимые ими «чудеса» образуют связующие звенья всех пластов сюжета. Разрушающий привычные представления «другой» мир, предлагаемый автором в качестве новой модели, на самом деле просто забытый, скорее даже утраченный вечносущий феномен. В свете этого феномена Булгаков стремится разгадать смысл происходящего.

Причина абсурда, трагикомедии настоящего открывается сквозь призму Времени Вечности. Библейский Ершалаим, современная Булгакову писательская Москва и ирреальный, космически многогранный мир создают беспредельное по времени протяженности пространство, в котором действуют герои романа. В неразрывной связи выступают прошлое, отдаленное почти двумя тысячелетиями, и современная история. Они связаны неким высшим смыслом. Конкретная современная Москва представлена на историческом фоне, вписана в общий бытийный контекст, Москва становится частью непрерывного исторического времени, составляющей единой общечеловеческой судьбы.

Ярче всего мифологизм проявляется в том случае, когда происходит соотнесение символического образа с определенным библейским событием или героем. Добро и зло для Булгакова – понятия абсолютные, иначе двусмысленным стал бы мир, в этом мире Добро перестало бы быть ориентиром. Роман же Булгакова – это роман об Истине и Свете.

 

2.2. «Ершалаимские» главы романа

В 20-е годы Булгаков, с одной стороны, был близок к тому, чтобы художественно разрабатывать евангельский тезис о том, что «весь мир лежит во зле» (Ио.5, 19), с другой – боролся с собственными апокалипсическими настроениями, пытаясь нащупать внутренние резервы добра в истории. В конечном итоге в романе возник философски насыщенный параллелизм «ершалаимских» и «московских» глав, а «пилатовская» тема значительно потеснила «воландовскую». Об этом красноречивее говорит диалог Воланда и Мастера: «– О чем роман? – Роман о Понтии Пилате».

Как замечали многие булгаковеды, формула «роман в романе» применительно к «Мастеру и Маргарите» не вполне корректна. И все-таки «ершалаимские» главы, не являясь в строгом смысле слова «романом», создают образ романа, написанного Мастером.

А. Зеркалов, посвятивший этим главам отдельное исследование, справедливо заметил, что «ершалаимская часть» является ключевой – «прежде всего потому, что она слишком заметна и представляется выделенной намеренно, в расчете на самое первое впечатление». Ершалаимские главы, представительствующие за роман о Пилате, действительно, можно считать ключом ко всему булгаковскому повествованию. И это связано с тем, что Булгаков писал роман о судьбе христианской истории, сводя воедино ее «начала» и «концы».

Исследователи «Мастера и Маргариты» М. Булгакова акцентируют внимание на широте и сложности проблематики данного произведения, в котором, как правило, выделяют три плана, взаимосвязанных друг с другом: реальный, мистический и библейский. Именно библейский план является наиболее противоречивым. Ведь в силу сложившихся обстоятельств для значительной части советских людей роман долгое время оставался едва ли не единственным источником, повествующим о евангельских событиях. Благодаря этому произведению, у читателя появилась возможность приобщиться к древним иудейской, арамейской, греческой и римской культурам.

«Ершалаимские главы» романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» – это отход писателя от евангельских традиций и оригинальная интерпретация жизни и смерти Иисуса Христа, которая отличается от четырех Евангелий, представленных в Новом Завете. Или, наоборот, отсутствие авторского вымысла и диалог с более древними текстами.

… «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Так начинается знаменитое «евангелие от Михаила», пожалуй, самая загадочная часть булгаковского романа. История двухтысячелетней давности представлена здесь так ярко, зримо, будто все происходит прямо у читателя на глазах. Это те страницы, вокруг которых до сих пор не утихают споры. Уже у первых исследователей этого романа вызвали недоумение образы Иешуа и Воланда. Некоторые из них даже пытались убедить читателей в том, что Иешуа – вовсе не Иисус, а Воланд – вовсе не дьявол. Но если Иешуа – это Иисус, то Иисус, безусловно, не канонический, не библейский. Литература, особенно в ХХ веке, знает немало литературных воплощений образа Христа: Леонид Андреев («Иуда Искариот»), Борис Пастернак («Доктор Живаго»). Но из всех литературных образов Иисуса Христа булгаковский – и самый яркий, и самый спорный.

Роман Мастера, кажется, опровергает достоверность всех четырех Евангелий и предлагает иную версию событий двухтысячелетней давности. Разумеется, любое художественное воспроизведение исторических событий и, в частности, библейской истории, есть в каком-то смысле их переосмысление. Но столь дерзновенно прикоснулся к самому образу Христа смог, пожалуй, только М.А. Булгаков.

Многочисленные высказывания о библейских главах романа М. А. Булгакова можно свести в основном к двум крайним точкам зрения. Первая: Булгаков создал антихристианский или даже сатанинский роман, который верующему православному человеку грешно не только читать, а даже просто взять в руки. «Сразу скажу: так называемые «пилатовы главы» «Мастера и Маргариты» кощунственны. Это неинтересно даже обсуждать», − с такого утверждения начинает свою в работу о романе М. Булгакова диакон Андрей Кураев.

На этой же точке зрения стоит и священник М. М. Дунаев. Образ Иешуа Га-Ноцри представляется ему настоящим оскорблением чувств истинно верующих людей. «Он слаб, он находится в полной зависимости от последнего римского солдата, не способен, если бы захотел, противиться внешней силе. У Иешуа нет не только волевого смирения, но и подвига жертвенности. У него нет и трезвой мудрости Христа». А подобное изображение Спасителя – это отрицание того важнейшего, что несет в себе Новый Завет». Отсюда – вывод: «Роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь самому Мастеру с его Маргаритой, но – Сатане».

В сатанисты записывает М. Булгакова и Н. Гаврюшин.

Другая точка зрения: Булгаков создал яркое произведение на библейскую тему, которое в эпоху воинствующего атеизма стало своего рода Евангелием для нескольких поколений советских людей. (Это признает отчасти тот же А. Кураев.

Четыре главы так называемого романа Мастера существуют в читательском восприятии как единый текст. Они, как известно, и были таковыми в черновых вариантах романа. Если попытаться прочитать их как самостоятельное произведение, это будет последовательный рассказ о событиях в Ершалаиме двухтысячелетней давности. Но у этого рассказа, по крайней мере, два, а может, и три автора: Воланд, Иван и Мастер. Это главы 2, 16, 25, 26-я. Они повествуют об одних и тех же событиях и героях, но одинаково ли? Кажется, еще никто из исследователей романа М.А. Булгакова не ставил перед собой цели сопоставить между собою ершалаимские главы.

Все четыре главы представляют собою объективное или авторское повествование, причем повествователь строго выдерживает позицию стороннего наблюдателя, никак не комментирующего ход событий. Этот повествователь также не наделен способностью проникать во внутренний мир персонажей.

Наиболее любопытными в смысле установления авторской позиции, заложенной в них, являются главы 25-я и 26-я. Только они, в буквальном смысле, представляют собою роман Мастера, который Маргарита читает по восстановленному Воландом тексту. Отличаются ли они от сновидения Ивана и, что самое важное, от рассказа Воланда? В первую очередь, в них больше проникновений во внутренний мир героев, то есть изображение их более объемное, более «романное», чем в рассказе Воланда на Патриарших.

Примечательно, что Иешуа в этих главах «от Мастера» мы практически не видим. О казни Пилат узнает со слов всезнающего и вездесущего Афрания. И то, что он рассказывает, абсолютно не совпадает и с тем, что было описано в 16-й главе. Так, например, он сообщает Пилату, что последними словами умирающего на кресте Иешуа были слова о том, что «одним из самых страшных пороков он считает трусость». Но этих слов не слышал не только находившийся довольно далеко от места казни Левий Матвей, но и находившийся совсем рядом с крестом Афраний. По крайней мере, в 16-й главе они не были произнесены. Как и не было того, чтобы Иешуа «все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой».

Из той же 16 главы мы узнаем, что во время казни Иешуа «в первый же час … стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье…», так что вряд ли он мог вступать в беседы с «окружающими». И еще одно: пергамент Левия, который читает Пилат в 26-й главе, содержит совершенно иные записи, чем те, что делает Левий на Лысой Горе в главе 16-й. Напрашиваются два объяснения этих несовпадений. Первое: Афраний зачем-то намеренно искажает события, и второе: несовпадения объясняются разными истолкованиями одних и тех же событий разными авторами, Левием и Мастером. Естественно, более вероятным является второе, так как Афранию не за чем обманывать Пилата. Но, кто бы и как ни изображал события, это всегда субъективная их интерпретация. И дело тут вовсе не в недобросовестности Левия или какого-то другого «передатчика» чужого текста, а в том, что самой точной передачи в принципе быть не может.

Весь творческий опыт М.А. Булгакова с самых первых его шагов в литературе убедил писателя в том, что нельзя адекватно перенести на страницы рукописи события или людей. Даже если описывать их абсолютно точно, все равно получатся образы этих людей и событий. Смысл этих сопоставлений ершалаимских глав «Мастера и Маргариты» состоит в том, чтобы показать, что Булгаков вовсе не собирался, вопреки укоренившемуся мнению, опровергать Евангелия как достоверный источник или создавать свое, «пятое Евангелие». Наоборот, создавая древние главы, он использовал форму и принцип евангельского изображения Иисуса Христа.

Как известно, четыре евангелиста, повествуя в основном об одних и тех же событиях, отнюдь не совпадают в своих рассказах и в обрисовке Христа. И так достигается «стереоскопичность» изображения, сразу с нескольких точек зрения. Также и в романе М.А. Булгакова: история суда и казни Иешуа, рассказанная разными авторами по-разному, становится «объемной».

Роман построен на параллелях между событиями в Иерусалиме и в Москве, следовательно, М. Булгаков очень хорошо знал Святое Письмо. Несмотря на это, многие булгаковеды, ссылаясь на различные источники, утверждают об отходе писателя от евангельских традиций. Б. Гаспаров отмечает, что «в романе все происходит не совсем так, а иногда и совсем не так, как в Священном Писании». Его точку зрения разделяет А. Иванов: «Писатель намеренно отходит от евангельского образа Христа. У него Иешуа – одинокий, нищий, безродный бродяга, подкидыш, не помнящий своих роди- телей, лишенный мессианского величия».

Город Ершалаим / Ирушалаим (с вариациями в гласных) назывался так с момента основания. Более привычное для нам название Иерусалим – версия греческого языка, устранившая «шин». Для многих читателей романа, следивших за перемещениями булгаковских персонажей по древнему Ершалаиму, остается загадкой, откуда писатель так хорошо знает топографию столицы Иудеи? Что помогло ему с такой точностью перемещать своих героев по библейскому городу I в. н. э.?

Л. Галинская считает, что это стало возможным, благодаря выпущенному в Москве в 1881 макету Иерусалима и его окрестностей времен Иисуса Христа. Автором этой реконструкции со словесным описанием, созданной на основании более 20 планов, был Юрий Францевич Виппер. Все передвижения героев романа по древнему Ершалаиму прослеживаются по плану Виппера не только в пространственном, но и во временном отношении.

Читателей «Мастера и Маргариты» восхищают живописность, топографическая аккуратность и богатство конкретных деталей в описании М.А. Булгаковым столицы Иудеи. Встречалось даже в этой связи утверждение, что исторический Иерусалим воспроизведен в «Мастере и Маргарите» «с археологической точностью». Другой автор объяснял столь четкое панорамное воссоздание в романе улиц, переулков, площадей, храмовых строений, дворцов, мостов, казарм, крепостных стен, башен и ворот Ершалаима тем, что передвижение в древнем граде булгаковских персонажей выверялось писателем «по карте, относящейся ко времени Иисуса Христа». Но в качестве сущего выдавалось в обоих случаях всего лишь желаемое, – уже хотя бы по той причине, что датированный первым веком нашей эры план Иерусалима обнаружить пока никому не удалось.

Не подтверждается и суждение, будто в художественном своем видении топографии города Ершалаима Булгаков опирался на обобщенные им соответствующие места из Нового Завета, Талмуда и трудов Иосифа Флавия, ибо, даже будучи подключенной к результатам научных измерений и раскопок, совокупность сведений о топографии Иерусалима I в. н.э., содержащихся в Новом Завете, Талмуде и произведениях Иосифа Флавия, реконструировать истинный архитектурно-топографический облик библейского города не позволяет. Не случайно ведь и сегодня, по прошествии более чем полувека со времени написания Булгаковым его последнего, «закатного» романа, на карте Иерусалима, прилагаемой к иным изданиям Библии, остаются под вопросом места расположения Голгофы, Гаввафы (Лифостротона) и града Давидова (так называлась крепость на горе Сион), а в современных изданиях Нового Завета, которые снабжены картой «без вопросительных знаков», дается лишь один из гипотетических вариантов, т.е. одна из топографических версий города, разрушенного римлянами до основания в 70 г. н.э. и отстроенного ими же, но по совершенно другому плану, в 130 г.

В примечаниях к «Евгению Онегину» А.С. Пушкин писал: «Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю». В романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» не только «время расчислено по календарю», но и налицо «местный колорит» московских и ершалаимских глав. В первом случае М.А. Булгакову ничего измышлять не нужно было, ибо он изобразил Москву по собственным впечатлениям, поскольку в его описаниях белокаменной присутствует репортерская точность.

Для описания же жизни в древнем Ершалаиме М.А. Булгаков пользовался книжными источниками. Сохранившаяся тетрадь, названная писателем «Роман. Материалы», свидетельствует об этом. «В ней выписки – из Тацита; из книг Э. Ренана, Ф.В. Фаррара, А. Древса, Д.Ф. Штрауса и А. Барбюса; из «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона; из «Истории евреев» Генриха Гретца; из книги профессора Киевской духовной академии Н.К. Маккавейского «Археология страданий Господа Иисуса Христа» и др.», – пишет Л. Яновская.

А еще, как заметил В. Лакшин в очерке «Булгакиада», писатель, «никогда так и не побывавший в дальних странах, питал слабость к географическим картам».

Михаил Афанасьевич Булгаков использует в «древних» главах «Мастера и Маргариты» хронотопы биографический, кризиса и жизненного перелома, а также хронотоп города. Вообще же в своем описании городской жизни и быта Иерусалима I в. н.э. писатель опирался на множество источников – и на те, что приводятся в работах булгаковедов, и на те, которые исследователями пока не обнаружены. Когда в 1930 г. была запрещена к постановке его пьеса «Кабала святош» («Мольер»), М.А. Булгаков в обращении к Правительству СССР писал: «Скажу коротко: под двумя строчками казенной бумаги погребены – работа в книгохранилищах, моя фантазия…». Работая в книгохранилищах, писатель имел возможность пользоваться самыми разнообразными источниками, стремящимися воссоздать реалии и «время/пространство» Иерусалима в бытность Понтия Пилата римским наместником Иудеи в 26–36 гг. н.э.

В соответствии с указанием Брокгауза и Ефрона М.А. Булгаков называет Иерусалим – Ершалаимом, опустив лишнюю, по его мнению, гласную: «Yeruschalaim», сказано в словаре.

Ко времени работы Булгакова над «Мастером и Маргаритой» (1928 или 1929 – 1940 гг.) существовало уже достаточное число карт библейского Иерусалима. Однако создатели карт расходились не только в определении местоположения отдельных объектов, но зачастую и целых кварталов. Нижний Город (где по преданию находились улочки торговцев и золотых дел мастеров) на одних планах, например, помещен в северо-западной части иудейской столицы, а на других – в юго-восточной. Писателю, вознамерившемуся рассказать о древнем Иерусалиме, не нужно было в первой половине ХХ в. трудиться над восстановлением топографии города, сопоставляя сведения из священных книг и реконструкций историков, ибо в распоряжении художника имелось несколько гипотез и иллюстрирующих их топографических планов,т ак что можно было выбрать любой из них.

Следя за перемещениями булгаковских персонажей по Ершалаиму, ощущаешь, что писатель знает библейский город едва ли не так же хорошо, как родной Киев или столь полюбившуюся ему Москву.

Все передвижения героев Булгакова прослеживаются по плану Виппера не только в пространственном, но и во временном отношении. Когда Левий Матвей решает освободить Иешуа от грядущих мучений крестной казни, убив его ударом ножа, то он выбирается из толпы, сопровождающей повозку с приговоренными на казнь, и возвращается в город, чтобы достать нож. Добежав до городских ворот и лавируя в толчее всасывавшихся в город караванов, Левий видит по левую руку от себя раскрытую дверь лавчонки, где продают хлеб. Он крадет нож и через несколько минут вновь оказывается на Яффской дороге. Этот эпизод помогает доказать, что Ершалаим в булгаковском романе соответствует макету Виппера.

Имеются и текстуальные параллели романа Булгакова со словесным описанием Иерусалима, принадлежащим перу Виппера. Улицы Иерусалима были «узки и кривы», пишет Виппер; «в кривых его и путаных улицах», вторит ему Булгаков. Виппер пишет о золотых остриях, окружавших плоскую крышу храма и ярко блиставших при солнечных лучах. Булгаков описывает глыбу храма «со сверкающим чешуйчатым покровом». Во дворе у храма размещались лавки и столы менял, сообщает Виппер; у Булгакова Иуда пробегает там же «мимо меняльных лавок». Виппер объясняет, что название Гефсимания означает «тиски для выжимания масла»; Булгаков описывает «масличный жом с тяжелым каменным колесом», когда Иуда попадает в Гефсиманский сад. «И не водою из Соломонова пруда, как хотел я для вашей пользы, напою я тогда Ершалаим», – говорит булгаковский Пилат Каифе. У Виппера этот водоем также называется «прудом Соломона». «Храмовый холм» Булгакова соответствует «храмовой горе» Виппера. У Булгакова речь идет о «дворце первосвященника Каифы», Виппер также называет дом первосвященника «дворцом». Булгаковский Пилат хотел подвергнуть Иешуа заключению в Кесарии Стратоновой, «то есть именно там, где резиденция прокуратора». Виппер пишет, что прокураторы Иудеи «имели резиденцию свою в Caesarea Stratonis» и т.д.

Загадка изумительного по своей живописности и точности булгаковского описания древней столицы Иудеи решается не столь трудно. Как при описании перемещения героев своих романов по Киеву и Москве Булгаков держал в памяти всю топографию этих городов, так и, работая над «библейскими главами» «Мастера и Маргариты», он видел перед собой тот город, который реконструировал Ю.Ф. Виппер. Словом, как справедливо сказал Сергей Даниэль, «сторонники так называемого средового подхода к архитектуре найдут в текстах Булгакова, именно то, существование чего столь же реально, сколь и трудно для логических определений, – образ среды».

 

2.3. Евангельские герои романа

Особый интерес в романе представляет центральный образ – Иешуа Га-Ноцри. Проблема заключается в том, насколько в его создании Булгаков шел за текстами Библии и опирался ли на них вообще, если принимать во внимание слова Воланда, сказанные Берлиозу: «... ровно ничего из того, что написано в Евангелиях, не происходило на самом деле никогда ...». Казалось бы, автор устами одного из своих главных героев дистанцируется от возможного первоисточника, отрицает всякую связь с каноническими христианскими текстами, да и изложенная им история последнего дня Христа вовсе не похожа на ту, что мы знаем по книгам Священного Писания.

Но действительно ли между четырьмя Евангелиями и романом Мастера нет связи? На первый взгляд, кажется: действительно, нет. Складывается впечатление, что у Булгакова все не то: иная сюжетная схема, иное наполнение образов, другое имя у главного героя и даже его родным городом назван не Назарет, а Гамала. Но представляется, что это ложное впечатление, проистекающее от поверхностного сопоставления канонических текстов с текстом романа.

Евангелисты дают нам разные аспекты изображения Христа, несколько моделей его поведения. Рассмотрим подробнее. Евангелие от Матфея, открывающее Новый Завет и служащее связующим звеном между ним и Ветхим Заветом, носит не столько исторический, сколько дидактический, поучительный характер. Матфей изображает «говорящего», философствующего Христа, и фактически все содержание первого Евангелия составляют пять больших речей Иисуса: Нагорная проповедь (Новый закон), Апостолат, Царствие Небесное, Порицание фарисеев и книжников, эсхатологическая речь, состоящая из нескольких частей. Центральной здесь, несомненно, является знаменитая Нагорная проповедь, где Христос излагает основы своего учения, возвещает новый закон Царства Божия и устанавливает пути достижения истинной справедливости.

Иной характер изображения Иисуса Христа мы видим в Евангелии от Марка (очевидно, самом древнем из четырех канонических). Здесь нет того высокого величия, которое придает речам Иисуса Матфей. Евангелие от Марка больше производит впечатление рассказа очевидца, который со скромной простотой предается личным воспоминаниям. В отличие от Матфея, изображающего (и это особенно подчеркнуто в тексте его Евангелия) «говорящего» Христа, Марк рисует Иисуса действующим. Автор древнейшего Евангелия ставит своей целью показать со всеми драматическими подробностями победное шествие своего героя в мире.

Автор Евангелия от Луки стремится подчеркнуть человеческую сторону Христа, отсюда и его ключевое слово: «Сын Человеческий», тогда как Евангелие от Иоанна акцентирует внимание на божественной стороне Иисуса (ключевое слово: «Сын Божий»).

Итак, мы видим, что образ Иисуса Христа в четырех канонических Евангелиях неоднороден, каждый раз подчинен определенному авторскому замыслу. Так от кого же отталкивался Булгаков, создавая своего Иешуа?

Иешуа Га-Ноцри – это, прежде всего, человек, философ, носитель высоких гуманистических идей, своего рода просветитель; человек, боящийся боли и смерти, сила которого состоит в величии его духа, в идеалах любви, добра и правды, которые он исповедует. Нужно также отметить, что трагическая история последнего дня жизни этого героя рассказана нам очевидцем –Воландом. Как видим, при таком подходе общая связь романа Мастера и Библии прослеживается достаточно четко.

Несомненно, что идеи, высказанные Иешуа в разговоре с Пилатом, своими корнями уходят в Евангелие от Матфея, точнее в Нагорную проповедь Христа, где и были впервые высказаны те гуманистические мысли, которые затем прозвучали на допросе у прокуратора Иудеи: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». В романе Булгакова эта идея трансформировалась в утверждение Иешуа о том, что «злых людей нет на Свете». Действительно, ведь сама христианская идея спасения предполагает, что возможно через покаяние и страдание очистить душу и таким образом обеспечить себе царствие Небесное. Не есть ли это признание того, что человек изначально, по своей природе существо гармоничное и совершенное, а его пороки и грехи – это результат влияния порочного общества, живущего по порочным законам? И сам первородный грех может рассматриваться как результат такого неблагоприятного внешнего воздействия. Тогда идея Царства Божия – это не что иное, как утопическая модель справедливого общества, управляемого совершенными законами.

Той же схеме соответствует и мировоззрение Иешуа, не признающего, что человек порочен изначально и воспринимающего пороки любого человека как явление временное, преходящее, чуждое его природе.

Иисус в Евангелии от Матфея силой своего слова прокладывает дорогу новой вере, именно слово, произнесенное им, меняет людей, заставляет их иначе взглянуть на свою жизнь, пересмотреть нравственные и ценностные ориентиры. Иешуа Булгакова характеризуется тем же.

Именно страх перед силой его слова заставляет Кайфу требовать смертного приговора, да и сам Пилат вынужден признать опасность идей бродячего философа для системы, которой служит прокуратор. «Я полагаю, – отозвался Пилат, – что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я».

Эпизоды из жизни Иешуа, на первый взгляд, похожи на евангельские описания от Марка и от Луки, но имеется множество отличий и по биографическим данным, и по мировоззрению персонажа. Например, с точки зрения булгаковского Иешуа, злых людей нигде нет, в Евангелии от Иоанна они есть. Иешуа Га-Ноцри говорит, что он родился в Гамале, на северо-западе Палестины, а не как в источнике – в Вифлееме. Кроме того, Иешуа – «человек неизвестного происхождения (и к тому же не еврей по крови) «, его отец, по слухам, – сириец, что сразу отвергает возможность стать Мессией.

М. Булгаков тщательно изучал материалы, связанные с Иисусом Христом, поэтому приведенные факты – свидетельство сознательной переработки Евангелия, связанной с индивидуальной задачей автора – показать невозможность жить при тоталитарном режиме по законам совести, как в Евангелии.

Евангельский сюжет о распятии и воскресении не столь важен писателю, здесь важен сам судебный процесс над Иешуа, который совершает Пилат, и важны последствия этого процесса.

Образ Иешуа Га-Ноцри, соотносимый с образом Мастера, – это образ идеального человека, в то же время реального. Знаменательны слова Иешуа относительно власти: «… всякая власть является насилием над людьми и настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть».

Смерть Иешуа выглядит закономерной: он слишком добр, слишком свободен, чтобы жить в человеческом греховном мире, это значит, что ему нет «места на земле».

Искусствовед Т. Поздняева, сравнив образы персонажа Булгакова и евангельского Иисуса, пишет: «…мы неизбежно приходим к выводу, что «угаданный мастером» Иешуа никогда не воплощался на земле и не проходил земного пути Иисуса Христа. Это маска, это лицедейство, «прельстительный» для мастера образ, сыгранный или явленный духом, способным принимать любые обличья».

Победу морального закона воплощает Иешуа Га-Ноцри: своим духовным превосходством и интеллектом он положительно воздействует на прокуратора, пробуждая в нем добро.

В романе есть примеры того, как слова Иешуа меняют человека. Левий Матвей, сборщик податей, бросивший после разговора с ним деньги на землю, – тому наглядное подтверждение, да и сам Понтий Пилат уже не тот после разговора с Га-Ноцри.

Левий Матвей (Матфей) – это явное указание на Евангелие от Матфея, ведь его автор известен в Библии под двумя именами: сам себя он называет Матфеем («...Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за ним»), тогда как другие евангелисты, Марк и Лука, называют его Левием («Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за мною. И он, встав, последовал за ним»). К тому же Булгаков сохраняет своему персонажу и библейскую «специальность» – сборщика податей.

Очевидно, что единственный в романе ученик Иешуа носит имя Левия Матфея не случайно. Таким образом, Булгаков, наверное, хотел подсказать, какое из четырех Евангелий имело для него определяющее значение, но в то же время автор стремится подчеркнуть, что образ Иешуа Га-Ноцри связан со всеми евангельскими текстами, отсюда и двойное имя героя.

Итак, нет никакого сомнения, что «говорящий» Иисус Евангелия от Матфея послужил отправной точкой при создании образа Иешуа Га-Ноцри, поскольку герой романа Булгакова также изображен говорящим, проповедующим, философствующим, но не действующим.

Что касается Евангелия от Марка, то его влияние прослеживается в выборе характера повествования: рассказ об Иешуа имеет форму свидетельства очевидца – Воланда.

Евангелие от Луки с его трактовкой Христа также непосредственно связано с образом Га-Ноцри. И в том, и в другом персонажах акцент сделан на их человеческой стороне, Булгаков подчеркивает человеческую природу своего героя во всем, начиная с его внешнего облика. Мы можем сравнить имеющиеся представления о том, как выглядел Христос, с портретом, нарисованным Булгаковым. Отцы церкви, Климент Александрийский, Ориген, Тертуллиан, отталкиваясь от библейского текста, оставили свое видение внешности Христа. Так, например, Климент Александрийский пишет: «Красота Его была в его душе, по внешности же Он был худ». А вот точка зрения Оригена: «Тело Его было мало, худо сложено и неблагообразно». «Его тело не имело человеческой красоты, тем менее небесного великолепия», – пишет Тертуллиан.

Сравним эти описания с текстом Булгакова: «Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба... Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора». Перед нами действительно человек, сильный духом, но слабый телом, который боится боли и приходит в ужас от того, что оговорка в беседе с игемоном может привести к новым побоям («Я доб... – тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился...), который боится смерти («А ты бы меня отпустил, игемон, – неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, – я вижу, что меня хотят убить».).

Следует также отметить, что первые два Евангелия используются Булгаковым как источник идей при создании образа Иешуа. Сюжетно же они никак не повлияли на роман, в том числе и на сцену допроса, поскольку и у Матфея, и у Марка Иисус не только не полемизирует с Пилатом, но и вообще отказывается что-либо отвечать («И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился»).

Несколько ближе по сюжету к роману Булгакова эпизод допроса, изложенный в Евангелии от Луки. Здесь четко отражается попытка Пилата снять с Иисуса обвинение.

Есть и другие совпадения. Понтий Пилат в романе Булгакова в разговоре с Каифой, как известно, трижды предпринимает попытку спасти жизнь Иешуа. В Евангелии от Луки прокуратор также трижды предлагает народу отпустить Иисуса. В рассматриваемом тексте Священного Писания мы можем найти и еще одну очень важную деталь. В обвинительном списке в числе прочих преступлений Иисуса здесь называется и преступление против кесаря («Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю...»).

В сцене допроса в «Мастере и Маргарите» такое обвинение также фигурирует, но вся разница в том, что у Луки Пилат не придает ему большого значения, а у Булгакова именно этот факт служит основой смертного приговора.

И, наконец, Евангелие от Иоанна. Оно интересно тем, что в сцену допроса Иисуса здесь включен философский спор об истине и основах учения Христа. В ходе его Пилат спрашивает Христа: «Что есть Истина?» Евангелие оставляет вопрос без ответа, а Булгаков, по сути, пишет своеобразное продолжение этой сцены, развивая ее в философском ключе. Кроме того, здесь мы также видим троекратную попытку со стороны прокуратора спасти обвиняемого, причем Иоанн подчеркивает напряженность этих поисков и особо отмечает, что причиной этого стал интерес Пилата к мыслям Христа: «Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал меня тебе. С этого времени Пилат искал отпустить Его».

Требует объяснения и семантика самого имени Иешуа Га-Ноцри, казалось бы, так непохожего на библейский прототип. Однако непохожесть эта мнимая. Иисус – греческий фонетический вариант древнееврейского имени Иешуа, так что Булгаков гораздо ближе к оригиналу, чем кажется. Что касается прозвища, то его толкование мы найдем в книге английского историка и богослова епископа Фридерика Фаррара «Жизнь Иисуса Христа» (1873 г.), который объясняет, что упоминаемое в Талмуде одно из имен Христа – Га-Ноцри означает Назарянин, что соответствует и библейской версии. С Назаретом Фаррар связывает город Эн-Сарид, упоминаемый и Булгаковым, включившим в сон прокуратора образ нищего из Эн-Сарида. Что касается города Гамалы, который сам Иешуа называет местом своего рождения, то здесь очевидно влияние французского писателя Анри Барбюса, назвавшего этот город в книге «Иисус против Христа», с которой Булгаков был знаком. Окончательное же место рождения бродячего философа просто не было выбрано автором романа в виду того, что сам он не успел завершить его окончательную правку и таким образом сделать свой выбор.

Но в целом не вызывает сомнения общий вывод: в основе образа Иешуа Га-Ноцри лежат образы Христа всех четырех Евангелий.

Понтий Пилат – чиновник, находящийся на римской службе. Достаточно заурядный человек, мучающийся от гемикрании и тяжелых предчувствий. Пилат отрицательно относится к иудеям из Синедриона, к римским легионерам и вообще не испытывает теплых чувств ни к одному человеку. Привязан он лишь к своей собаке Банго. Иешуа изначально вызывает у него лишь раздражение, но затем появляется неподдельное любопытство. У него даже появляется желание назначить этого человека своим врачом. Но из-за своей альтруистической любви к людям Иешуа умирает, что он предсказал для себя заранее. Пилат не хотел его смерти и до последнего противился решению, которое в итоге принял. Лишившись единственного человека в этом мире, не вызывавшего у него отвращения, Понтий Пилат остается в одиночестве с нежеланным бессмертием, из которого удалось вывести его только Мастеру: «Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!..», потом: «Погибли!..» И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску».

Именно такого человека Михаил Булгаков сделал одной из центром своих размышлений. Обратим внимание на отношение между Пилатом и Иешуа. Они представляют собой не что иное, как игру, в которой скрывается стремление их обоих к должному и непредотвратимому. Их основное отличие в том, что Иешуа полон осознания своей миссии, он осознает свою божественную сущность, Понтий Пилат же лишь ощущает что-то неизбежное, следует за предначертанной судьбой, без ясного осознания своих действий.

Пилат был избран марионеткой, для того, чтобы осуществить некоторую высшую волю. Если рассматривать Новый Завет, то это воля Бога – Отца, в произведении же М.А. Булгакова это воля Иешуа, повелевающего выбранной жертвой: «Ну вот, все и кончилось, – говорил арестованный, благожелательно поглядывая на Пилата, – и я чрезвычайно этому рад». Именно Понтий Пилат стал жертвой данной истории, поскольку был выбран на роль убийцы и злодея, не имея соответствующих мыслей в голове. Уже здесь, в этой конфликтной точке романа, мы можем заметить дифференциацию человеческих персонажей на абсолютных людей, способных распоряжаться собой и другими (Иешуа), и людей-марионеток (Пилат), не ведающих, чем они занимаются и под чьей они властью. Первые самостоятельны, не находятся под чьей-либо властью, вторые – сами того не осознавая, ведомы первыми.

Понтий Пилат воплощает власть в тоталитарном обществе, он не свободен в выборе решений, он функционер от власти, зависящий от обстоятельств и подавленный этим. Допрос и направление на казнь Иешуа, которого он успел полюбить в ходе допроса за интеллект и духовность, это своеобразное испытание, через которое проводит Булгаков своего героя. Пилат не может совершить подвиг, подобный Иешуа, не может спасти его, иначе лишится власти, влияния. Он может лишь организовать убийство Иуды.

Американский литературовед Л. Ржевский в статье «Пилатов грех: о тайнописи в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» отчетливо обозначил тему виновности Пилата, «Пилатов грех» выступает как «ядро и стержень» и романа Мастера, и романа в целом. Таким образом, у Булгакова первичен образ Пилата, а не Иешуа. Мастер заявляет, что он написал роман о Пилате, причем два раза (в главах 13 и 24), поэтому главы с библейским мотивом исследователи называют «пилатовы главы», основанием для такого утверждения является и то, что именно в этом романе Пилат оправдан (усло- вия жизни при тоталитаризме диктуют его поведение).

Даже Иуда оправдан, так как искупил кровью свой грех предательства. Воланду («соавтору» романа Мастера) выгодно это антиевангелие. Сатана (Воланд) расправился со своим врагом Иисусом (Иешуа) руками толпы, он как бы в стороне, в романе Мастера он нигде не упоминается.

Главный вывод по образу Понтия Пилата заключается в том, что в любом тоталитарном обществе человек сможет выжить, если действует только в интересах государства, без учета своих нравственных ориентиров. Пилат умный и волевой, но в нем борются страх и любовь, долг и подлость. Пилат не творец, не художник, поэтому не свободен и не способен проникнуть в суть вещей (на это способны только творцы). Тоталитарное общество основано на страхе, ему и подвержен Пилат, поэтому предает Иашуа.

Время, изображенное в «Мастере и Маргарите», было эпохой, когда о свободе личности не могло быть и речи, это время репрессий. Герой Булгакова (Пилат) не просто трус или отступник (как в Евангелии), и не просто робкая жертва тоталитаризма, нет, он бунтарь, он обвиняет режим.

В чем же причина страха Пилата? Автор дает ответ на этот вопрос. Вспомним, как совершается «народный суд»: настоящий убийца прощен, а Иешуа, говоривший правду, не отступающий от своих нравственных принципов – казнен. Так власть управляет толпой, справляется с неугодными и «неудобными». Толпой всегда можно умело управлять, любое убийство можно выдать за решение всего народа. Но это решение синедриона, первосвященника Каифы и Пилата, который, зная тонкости власти, не хочет оказаться на месте Иешуа, что стало бы вполне возможным, прими он другое решение. Это было в духе того времени.

Особенно значимой в раскрытии образов бродячего философа и прокуратора является сцена суда. Евангельский Понтий Пилат, римский прокуратор Иудеи, задает Иисусу вопрос: «Ты Царь Иудейский?», поскольку притязание на власть согласно римским законам считалось особо тяжким преступлением. Булгаковский Пилат такого вопроса не задает, поскольку автор изначально создал его простым человеком ‒ «бродячим философом». Допрашивая Га-Ноцри, булгаковский Понтий Пилат (подобно библейскому) выяснил, что арестант не совершал того, в чем его обвиняют.

Согласно закону и обычаю, одного из преступников следовало отпустить в честь наступающего праздника Пасхи. Симпатии игемона были на стороне Иешуа. Однако Синедрион решил освободить Вар-раввана (Варавву). В Евангелии Пилат «умыл руки пред народом и сказал: «Невиновен я в крови Праведника Сего». Булгаковский же Пилат лишь делает движение руками, такое, словно умывает их, не решаясь взять на себя смелости отпустить невиновного. Оглядываясь на Синедриона и Каифу, прокуратор идет наперекор своей совести, боясь лишиться должности. Развитие событий не изменила и просьба жены библейского Понтия Пилата, Клавдии Прокулы, об освобождении невиновного. Она, убеждая мужа не выносить смертный приговор, спросила: чем ты искупишь свою вину, если осужденный тобою не преступник, а Сын Божий? Пилат ответил ей, что в случае Его Воскресения, он запретит чеканить на монетах свое изображение. (После воскресения Христа Пилат, действительно, запретил изображать себя на монетах).

У булгаковского Пилата, в отличие от библейского, жены нет. У него вместо жены – пес Банга. Единственный, кто находится рядом с ним и кто разделит с ним его участь. Это подчеркивает трагическое одиночество прокуратора.

Следует уделить особое внимание разговору между прокуратором и арестантом об истине. Страдая от головной боли, прокуратор Иудеи задает бродячему философу, можно сказать, главный богословский и философский вопрос, на который получает ответ: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти». Когда же библейский Пилат задает Иисусу Христу вопрос «Что есть истина?», тот молчит, поскольку Истина перед Пилатом, и он должен осознать это сам.

Булгаковский Пилат отличается от евангельского так, как картина отличается от эскиза. То, что в Евангелии только намечено (сомнение в правильности своего решения и слабая попытка спасти арестанта; понимание его невиновности; месть Каифе, которая выразилась в том, что Пилат не позволил заменить табличку над крестом казнимого), в романе доведено до логического завершения.

Булгаков показывает, как Пилат столкнулся лицом к лицу с Истиной и не узнал ее, предал, а потом, через глубокое покаяние, обрел ее вновь. И в этом смысле, Пилат человек, в котором, несомненно, есть нравственный закон. Он опровергает все размышления Берлиоза о том, что доказательство Канта не убедительно. Ведь как мы помним, это доказательство строится на том, что если в человеке присутствует нравственный закон — совесть, то есть и законодатель, который дал человеку этот нравственный закон. Образ Понтия Пилата это подтверждает.

Кроме того, возможно, образ Пилата символичен, поскольку в нем Булгаков изобразил судьбу всего человечества, предавшего своего Творца и ищущего его прощения. Это еще один архетип притчи о блудном сыне.

Образ Иуды. В рукописях романа Иуда зовется по-разному: «Иуда из Кариот» или «Искариот» (1928-1929 гг.); «Иуда из Кериота» (1932-1933 гг.); «Иуда из Кериафа» (1937-1938 гг.). В окончательном варианте Иуда назван Булгаковым «Иудой из Кириафа». Ф.В. Фаррар называет апостола-предателя «Иудой Искариотом» или «Иудой из Кариота».

Тема предательства Иуды Искариота никогда не теряла своей актуальности для христианской теологии. На протяжении веков существования христианства Церковь однозначно трактовала как евангельские события, связанные с именем Иуды Искариота, так и личность апостола-предателя. Кроме того, психологическая мотивация совершенного Иудой предательства никогда не находилась в центре внимания ни евангелистов, ни последующих за ними церковных исследователей Священного Писания, поскольку практической ценностью его предательство измерено быть не может. И упоминаемое сребролюбие рассматривается обычно как «щель, делающая его доступным внушениям дьявола».

Интерес к Иуде Искариоту, которого не обошла ни одна из существовавших традиций, был связан в первую очередь с тем, что «в соответствии с древним принципом «проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве» (Втор. 21:23), восходящим к архаическим ритуалам казни как заклания в жертву, повешенный на древе креста Христос, принявший на себя проклятие человечества, и повесившийся Иуда Искариот, несущий бремя собственного проклятия, представляют собой многозначительную внутреннюю антитезу». Антитеза Христос-Иуда не раз, по слову С.С. Аверинцева, «подавала пластический мотив для изобразительного искусства».

В романе «Мастер и Маргарита» М. А. Булгаков предложил свою трактовку евангельских событий. Булгаковский Иуда не может быть назван предателем, он провокатор. За деньги он соглашается нарушить предписания Торы. Он специально знакомится с Иешуа, чтобы пригласить его к себе домой, где устроена засада. Уже дома он провоцирует Иешуа на разговор, за который доверчивый философ платит жизнью. Тем не менее, с точки зрения аксиологии, булгаковская трактовка образа Иуды вполне традиционна. Но нельзя утверждать, что Булгаков просто пересказывает Евангелие на свой салтык. Ершалаимские главы – это система образов. Это философия евангельских событий – Булгаков обращается к хорошо всем знакомым персонажам, которые не являются в романе самими собой, и Булгаков подчеркивает это измененными именами. В каждого героя Булгаков заключает часть своего видения евангельских событий.

Трактовка писателем образа Иуды Искариота представляет одну из наиболее художественно проработанных и философски осмысленных трактовок этого образа в литературе XX века. Булгаков не предпринимает попыток огульного обеления апостола-предателя, он создает многослойное, полифоничное повествование, говоря главным образом намеками. В результате булгаковский Иуда не просто не повторяет Иуду Евангелий, но и выходит за его пределы, олицетворяя «колено Иудино», возвращая читателя к беззаконному суду иудейских первосвященников над Христом.

В романе «Мастер и Маргарита» Иуда появляется уже во второй главе романа (первой из ершалаимских глав), когда прокуратор Иудеи Понтий Пилат разбирает дело арестованного Иешуа Га-Ноцри. Выслушав рассказ о том, как Иуда, с которым Иешуа познакомился позавчера вечером возле храма, пригласил его к себе домой, Пилат саркастически отзывается: «Светильники зажег…» Этот комментарий Пилата проливает свет на многое.

По еврейскому закону допускалось и даже предписывалось устраивать для преступников или подозреваемых в преступлении ловушки. Существенным является то, что ловушки или засады разрешалось устраивать только для совратителей. Совратителями же закон называл тех, кто призывал к совершению языческих обрядов. Иными словами, совращал истинно верующих во тьму язычества. Никакое другое преступление не считалось у иудеев чрезвычайным и не требовало немедленной поимки при помощи засады. Если подозрения в святотатстве подтверждались, преступника следовало подвергнуть аресту незамедлительно, даже если дело происходило ночью. Но в том случае, если подозреваемый оказывался невиновен или раскаивался в своих заблуждениях, об аресте не могло быть и речи.

Более того, Иешуа говорит Пилату, что Иуда попросил его «высказать свой взгляд на государственную власть». Но, по закону, Иуда не имел никакого права заводить подобные разговоры с заманенным в ловушку Иешуа. Если в доме Иуды была устроена ловушка, значит, Иешуа был подозреваем в совершении языческих жертвоприношений. И, значит, Иуда мог добиваться от Иешуа исключительно признаний о языческих жертвоприношениях. Кроме того, если бы Иуда услышал от Иешуа такое признание, он был бы обязан приступить к нему с уговорами о раскаянии. И, если бы уговоры возымели силу, и преступник действительно раскаялся, его нельзя было бы арестовывать. Таковы были предписания Торы, таков был иудейский закон, на страже которого стояли первосвященники.

Если евангельский Иуда-предатель не причастен к нарушению предписаний закона, то Иуда из Кириафа не столько предатель, сколько именно активный участник беззакония.

Современный булгаковед Б. В. Соколов полагает, что корыстолюбие не является причиной предательства булгаковского Иуды. По мнению Соколова, Иуда любит Низу и стремится разбогатеть, чтобы увезти ее от мужа. Но сложно найти подтверждение этой версии в романе. Иуда нигде не проговаривается и ничем другим не выдает, что хочет увезти Низу. Кроме того, Иуда не мог быть разочарован ни в идеях Иешуа Га-Ноцри, ни в его личности, поскольку в романе Булгакова он не был учеником Иешуа, а познакомился с ним накануне предательства. Даже предательством нельзя назвать поступок Иуды – скорее, провокацией. «У него есть только одна страсть… страсть к деньгам», – говорит об Иуде начальник тайной стражи Афраний.

Об Иуде также известно, что он молод, красив и холит свою внешность. Иуда работает в меняльной лавке, то есть имеет дело с валютой, что перекликается с московскими главами романа, где некоторые персонажи в результате дьявольских козней оказываются гонимыми государством валютчиками. Афраний говорит об Иуде, что он не фанатик, как большинство иудеев.

Булгаковский Иуда из Кириафа, подобно Иуде Евангелий, царству истины и всеобщей любви предпочитает тридцать тетрадрахм. В Евангелии Иуда, совершив свое предательство и увидев его последствия, раскаивается и, видя, что ничего поправить уже нельзя, убивает себя. Иуда в романе Булгакова и не думает раскаиваться. Но если рассматривать ситуацию с предложенной точки зрения, то есть имея в виду, что Иуда из Кириафа не копирует евангельского Иуду, но олицетворяет «колено Иудино», такое настроение булгаковского персонажа становится вполне понятным и закономерным. С этой же точки зрения объяснима и та поспешность, с которой в романе Пилат расправляется с Иудой.

В Евангелии и Христос, и Иуда Искариот оканчивают жизнь повешенными на дереве. Древний принцип «проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве» (Втор. 21:23) восходил к архаическим ритуалам казни как заклания. Таким же образом толкуется в христианской теологии и смерть на кресте Христа – как жертва за грехи человечества. Но повесившийся на дереве Иуда проклят за свое предательство, он сам приносит себя в жертву за свой грех. Смерть на древе Христа и Иуды представляет собой, по слову С.С. Аверинцева, «многозначительную симметричную антитезу». Несколько видоизмененная, антитеза сохраняется и в романе Булгакова. И Иешуа, и Иуда умирают от рук подосланных Пилатом убийц – смерть Иешуа на кресте наступает в результате удара копья. Иуде из Кириафа смерть приносят римские ножи. Разница лишь в том, что в случае с Иешуа Пилат совершает благодеяние, облегчая страдания казненного и ускоряя мучительную смерть на кресте. В случае с Иудой Пилат осуществляет месть. Но прокуратор не просто расправляется с Иудой из Кириафа, ничтожным менялой и провокатором, роль которого хоть и неприглядна, но совершенно незначительна – на его месте мог быть и другой, не слишком щепетильный иудей.

В системе булгаковских символов Пилат расправляется с иудейским народом, как бы предвосхищая уничтожение Иерусалима и иерусалимского храма римлянами в 70 г. н.э. Отсюда то наслаждение, которое испытывает Пилат при известии, что Иуда из Кириафа убит.

Булгаковский Иуда, олицетворяющий в романе ненавидимый прокуратором иудейский народ, отрицает проповедь любви и царства истины в пользу осязаемых сокровищ. Сокровища попадают к нему в результате обмана и беззакония. По мнению исследователей, евангельский Иуда ждал от Христа «открытия царства мамоны и плоти». Не дождавшись этого открытия, он стал причиной и началом цепи обманов и беззаконий. В главном Иуда Евангелий и Иуда Булгакова сходятся – привязанные к земле и тлену, что выражается в предпочтении низменного высокому, сиюминутного вечному, и тот, и другой уходят в землю и обращаются в тлен.

Образ Иуды Искариота из романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», конечно, отличается от евангельского прототипа. Кроме прямых отличий, Булгаков наделил своего персонажа дополнительной смысловой нагрузкой. Однако булгаковский Иуда из Кириафа идентичен евангельскому Иуде с точки зрения аксиологии и христианской мистики.Понятый таким образом Иуда из Кириафа претендует на более пристальное внимание и более серьезное отношение со стороны как читателей, так и исследователей творчества М. А. Булгакова.

В мире булгаковского романа существует не только Иешуа — прообраз Христа, но и сатана — Воланд со своей свитой, чей образ характерен своей многомерностью: он и характер, и идея, он и реален (автор наделяет образ многими жизненными подробностями), и представляет собой, в то же время, существо иного — фантастического, потустороннего — мира. Он вездесущ: ему подвластно пространство и время, он мог присутствовать во время допроса Иешуа Понтием Пилатом, завтракать вместе с философом Кантом, знать многих выдающихся людей прошлого. При этом выясняется интересный факт: никто из действующих лиц романа, кроме Мастера и Маргариты, не распознает в Воланде сатану, так как простой обыватель не допускает существования чего-то необъяснимого с точки зрения здравого смысла.

Хотя имя Faland в немецком языке служило для обозначения черта, образ Булгакова нельзя свести только к этому средневековому понятию. Воланд вобрал в себя многие черты других духов зла: Сатаны, Вельзевула, Люцифера, Асмодея. Более всего Воланд связан с Мефистофелем Гете. Их «духовное родство» закреплено уже самим эпиграфом к роману. Но, в отличие от Мефистофеля, булгаковский персонаж не сеет беспричинно зла, не является духом искушения. Некоторые черты Воланда (бесстрашное всевидение, гордое одиночество) сближают его с Демоном Лермонтова. Вместе с тем, такого дьявола, каким его изобразил Булгаков, в мировой литературе до сих пор не существовало. Однозначно его оценить невозможно.

В Воланде видится, прежде всего, дух иронии, самомнения и отрицания. Всевидящему булгаковскому герою мир открыт без румян и грима. Иронический взгляд Воланда на жизнь близок автору. Он рассматривает человека и человечество с определенной дистанции — культурной, временной, — стремясь выявить несовершенное в них. Жизнь при таком взгляде предстает в борьбе противоположных и взаимоисключающих начал. В связи с этим любое суждение о мире оказывается односторонним, ибо односторонне добро, но, если преступлена грань, оно уже не является добром, а истина, возведенная в абсолют, превращается в свою противоположность.

Воланд причастен к самому движению жизни, в которой условием ее продолжения является отрицание. Он высмеивает, уничтожает при помощи своей свиты все то, что отступилось от добра, изолгалось, развратилось, нравственно оскудело, утратило свой высокий идеал. Князь тьмы проводит свой вечный эксперимент, вновь и вновь испытывая деяния людей, их мировую историю, выверяя то, что истинно, должно существовать вечно, а что обязано погибнуть, сгореть в очистительном пламени. Меру зла, порока, корысти Воланд определяет мерой истины, красоты, бескорыстного добра. Он восстанавливает равновесие между добром и злом и этим служит добру. Именно поэтому в Москве горят дома разврата, а рукопись Мастера никакому пламени не подвластна.

Булгаков говорит нам: люди забыли о том, зачем пришли на эту землю. Люди забыли о долге, в повседневной суете растратили душевное тепло, перестали различать добро и зло, и Воланд настойчиво предлагает некоторым из них посмотреть в свою душу — остались ли там хоть капли доброты и милосердия.

 

2.4. «Видоизменение» евангельского текста в романе М.А. Булгакова

Повторение библейского сюжета проступает в книге Мастера с большой очевидностью, однако в нем есть достаточное количество фактов, которые могут быть восприняты как «видоизменение» евангельского текста.

Во-первых, М. Булгаков понимал, что для его литературных предшественников, писателей Серебряного века, тайна Христа заключалась не в Его Божественности (что характерно для православия), а в Его Богочеловечестве ─ черте, в большей степени присущей католической конфессии. Изображение Иисуса, данное автором, призвано подчеркнуть, прежде всего, человеческую сущность Сына Божьего: его слабое тело, физические страдания, изможденность, хилая плоть подчеркивают и оттеняют великую силу духа. В портрете героя слышны отзвуки произведений Серебряного века, имеющих религиозное и философское значение.

Булгаков, во-вторых, позволяет себе большую вольность ─ его герой не помнит своих родителей: «Мне говорили, что мой отец был сириец...». Важность этого открытия подчеркивает А. Зеркалов в книге «Евангелие Михаила Булгакова»: «Талмуд приписывает Иисусу многообразную скверну и объявляет его сыном блудницы и сирийца ─ худшего оскорбления для палестинского еврея просто нельзя было придумать. Таким образом, уничижая своего Иешуа Га-Ноцри формально, но изображая его праведником по существу христианской веры, автор «Мастера и Маргариты» показал себя двусторонним еретиком. Его позиция неприемлема для обоих конфессиональных верований, она решительно шокирует ортодоксов и с той, и с другой стороны». Зеркалов объясняет данное противоречие в описании Га-Ноцри стремлением Булгакова подчеркнуть объективную субстанциональность проповедей Христа, независимую от его мистического или исторического происхождения, к тому же писатель, полагает исследователь, попытался отмежеваться от тех разночтений, которые существуют в историческом христианстве.

В романе Булгакова у Иешуа нет большого числа единомышленников, он, по собственному замечанию, приходит лишь в сопровождении Левия Матвея. «Никого нет. Я один в мире», ─ эти слова героя о том, что у него нет родных, можно трактовать метафорически ─ у него, у его учения нет последователей. Неожиданный, казалось бы, поворот в интерпретации библейского текста, тем более что хотя бы один ученик у Га-Ноцри есть. Но ведь однажды заглянув в пергамент Левия, он ужаснулся: «Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты ради бога свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал». Никто не понимает символического значения слов учителя («Эти добрые люди ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной»).

Левий Матвей ─ активный мститель; он жаждет убить предателя, Иуду, т.е. действует вопреки учению Иешуа; злость и ненависть разъедают его душу даже после того, как он обрел место в Раю. Конечно, Воланд не может найти добрых слов для посланника Небес, но в его словах, обращенных к «рабу», «глупцу», как он называет Левия, есть свои правда и логика. Левий провозглашает себя учеником Иешуа, но тот считал всех людей «добрыми», даже Крысобоя, ударившего его хлыстом по приказу Пилата.

В чем фокус подобного построения образов героев как не в попытке Булгакова включиться в полемику, возникшую некогда, в период религиозного Ренессанса, между писателями-философами и Церковью? Антиномия ренессансной эпохи выражалась в стремлении писателей восстановить православный взгляд на общечеловеческие ценностии одновременно в желании реформировать историческое христианство, утратившее, по мнению представителей декадентского искусства, дух истинного вероучения. Церковь (т.е. люди) исказила слово Божие, как Левий Матвей искажает учение Иешуа.

Булгаков продолжает линию, намеченную литературой предшествовавших десятилетий: его герой, Левий Матвей, символизирует собой человечество, да и саму Церковь, разбирающихся в христианстве проникновеннее и педантичнее самого Христа. Конечно, герой Булгакова не в полной мере соответствует образу аскета и подвижника, незабываемого персонажа романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Его Великий Инквизитор был готов, если придется, последовать за сатаной; Левий Воланда презирает. Однако императивность его тона, уверенность в собственной правоте сродни многим заветам исторической Церкви.

Героиней, наиболее зримо, выпукло соединившей в себе небесное (сакральное) и инфернальное (ведьмовское) начала, в романе Булгакова предстает Маргарита. Ее образ ─ трансформация соловьевской Вечной Жены, и Мастер понимает это в первую же минуту, когда жизнь сталкивает героев на улицах Москвы; две половинки единого существа гаснут, истончаются друг без друга; они потерялись в земном пространстве безверия и бездуховности, поэтому героиня посылает другу весточку ─ она держит в руках желтые цветы, как символ возможного слияния с тем единственным человеком, который никак не может ее отыскать. Маргарита ─ София Премудрость, но не Божия, а человеческая, или Божия и человеческая в одном лице. Именно она вдохновляет Мастера, подталкивает к творчеству, требует, чтобы тот дописал и опубликовал свой роман. Герой слабее, тщедушнее, он помнит, чего требовала от него любимая женщина, и рассказывает об этом Иванушке в психиатрической клинике. Даже после того как Маргарита спасла его, фактически продав душу сатане, Мастер малодушно просит покинуть его. Собственно, в образе Маргариты проявляется, иллюминирует популярная в среде символистов идея сосуществования двух враждебных начал ─ Абсолютного добра и Абсолютного зла.

Ортодоксальное христианство считает, что зло не обладает никаким субстанциональным началом, существует лишь недостаток добра. Личность, существо разумное, вольна в своих действиях; поэтому уже первый человек, приближенный к Богу, ─ Адам ─ сам несет ответственность за свое грехопадение. Его «неблаго» ─ дериват свободы, полученной им от Бога. Еву искушал сатана, но дьявол слабее человека, который всегда может ему противостоять.

К. Икрамов считал, что Иешуа у Булгакова только по внешним признакам соответствует образу, созданному евангелистами, что его сходство с Христом чисто внешнее. Иешуа у Булгакова прощает сильных мира сего, а в первую очередь – палачей. Что же до слабых людей, то они его просто не интересуют. К слабым Иешуа строг, а вот жестокий кентурион Марк Крысобой для него – «добрый человек». Отказ Иешуа в романе Булгакова от родителей и от той родословной, которую христианская традиция приписывает Иисусу, по мнению критика, восходит к ортодоксальной иудейской версии, т.е. к талмудистскому трактату «Авода хара», ибо именно талмудисты называли одним извозможных отцов Христа сирийца, солдата селевкидской армии. Поэтому булгаковский Иешуа заявляет, что ему говорили, будто его отец был сириец.

К. Икрамов отметил и словоохотливость Иешуа в противоположность Иисусу Христу, который в Евангелиях подчеркнуто молчалив. Это также важный элемент трансформации образа Христа у Булгакова. Характерное отличие Иешуа от Христа состоит в том, что ему приходят в голову «кое-какие новые мысли». У Христа «новых мыслей» не было, он явился лишь свидетельствовать об истине. Поскольку Пилат понравился изувеченному Иешуа, это, по мнению К. Икрамова, говорит о неразвитости нравственного чувства у Га-Ноцри. Ведь такая симпатия к жестокому прокуратору противоестественна. Критик полностью отрицает тождество Иешуа и Христа.

Знание истории и жизненный опыт, заметил К. Икрамов, должны были бы подсказать Булгакову, что поведение Га-Ноцри на допросе у Пилата – не что иное, как донос на Левия Матвея: «Иешуа называет палачам его имя и утверждает, что самые крамольные мысли принадлежат не учителю, а ученику». Кроме того, что Иешуа назвал имя ученика, искажающего его слова, он еще и сообщил Пилату, что Левий Матвей совершил должностное преступление, то есть, будучи податным инспектором, бросил деньги на дорогу и отправился путешествовать с Иешуа. К. Икрамов обвинил Иешуа в желании понравиться Пилату в сцене, когда Га-Ноцри предлагает игемону прогуляться и сообщает, что с удовольствием сопровождал бы его. Критик увидел противоестественную симпатию Иешуа Га-Ноцри к своему судье – жестокому прокуратору Иудеи – отнюдь не в проявлении исключительной доброты и святого доверия к силам зла, а кое в чем другом, хотя и не уточнил, в чем именно. Дело в том, что К. Икрамов полагал, что автор «романа в романе» испытывал тот же род недуга, те же чувства, что и его герой и проявлял их неменее откровенно. Мастер в своем романе рисует Пилата с тем же трепетным преклонением и «сладким замиранием сердца, готовым перейти в любовь, с каким Маргарита смотрит на Воланда».

Трансформация евангельского первоисточника в романе М.А. Булгакова, осуществленная по законам авторского видения говорит об убежденности писателя, что ответственность за зло, совершаемое в мире, несут не сильные и всемогущие, а слабые и ничтожные. Так, длинный ряд смертных грешников, предстающих перед Маргаритой на балу Воланда, несколько однообразен по сравнению с «Божественной комедией» Данте, да и не всегда указываются причины, по которым те или иные персонажи считаются смертными грешниками.

В трансформации евангельского первоисточника «несомненно виден атеизм Мастера, а может быть, и атеизм самого Булгакова, но это атеизм особый, очень личный». Роман «Мастер и Маргарита» – мечта слабого человека о справедливости, даже о справедливости любой ценой, заключил К. Икрамов. Ведь тут действуют силы, которые исторически всегда были направлены против человека, против его личности, т.е. силы, которые во все века насаждали шпионаж и поощряли предательства.

Эпиграф к первой части «Мастера и Маргариты» открывает причину деформации М.А. Булгаковым библейского сюжета: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Ведь упование на то, что зло наперекор своей природе может и будет вечно творить добро – это извращение, жажда подвергнуться насилию. «Нас чарует дьявольская путаница добра и зла в романе, она неотразима для каждого, кто смертельно устал от власти мелочной, ежеминутной, рассеянной в бюрократизме домовых книг ив подлости коммунальных соседей».

Критик впервые соотнес чувства Маргариты на балу у Воланда с гениальным финалом сна Татьяны Лариной. В 1994 г. М.О. Чудакова развила далее этот сюжет в статье «Евгений Онегин, Воланд и Мастер».

Дерек Дж. Ханнс пишет, что среди многих сложных вопросов в романе М.А. Булгакова нет более загадочного, чем истолкование образа Иешуа. Он видит в романе у Иешуа три роли. Первая роль – Иешуа отнюдь не библейский Иисус, даже само его имя является данью «древнееврейскому реализму иерусалимских глав». Вторая роль – Иешуа стремится стать библейским Иисусом. Третья роль Иешуа в «Мастере и Маргарите» состоит в отождествлении его с обещанным во Второзаконии пророкоммессией, ибо его предсказания рисуют будущее человечества. «Иешуа – булгаковское утверждение земного и небесного бытия Иисуса Христа, обещание вечной жизни для верующего и гарантия, что царство Божие придет однажды, будучи возвещенным для счастья всего человечества», – заключает Дерек Дж. Ханнс.

Мирон Петровский в статье «Мифологическое городоведение Михаила Булгакова» выдвигает предположение о «киевской натуре» булгаковского Ершалаима. «Древний Ершалаим Булгаков писал с киевской натуры», – замечает он и продолжает: «Как из-под новых строк палимпсеста, проглядывают старые, в кривоватых, путанных улочках древнего города легко прочитывается Подол, а сияющий над Ершалаимом храм написан, несомненно, поверх Андреевской церкви… Так что в известном смысле можно сказать, что Михаил Булгаков, никогда не видавший Иерусалима, видел его непрерывно на протяжении всей своей киевской юности». Киевские ландшафты, история и топография города шли навстречу желанию видеть идеологизированный образ Киева-Иерусалима: в расположенном на холмах Киеве, как и в холмистом Иерусалиме, были Золотые ворота, пещеры, Нижний и Верхний город.

Даже хорошо знакомую ему Москву Булгаков в «Мастере и Маргарите» описывал, по мнению М. Петровского, с «киевской натуры», а что касается Иерусалима, то тут критик ссылается на описания древнего города в трудах паломников из Киева, которые неоднократно сравнивали топографию этих двух городов. «Представление о сходстве двух городов Булгаков воспринял в качестве киевлянина из самой атмосферы городской культуры и разделял его со всеми киевлянами», – считает М. Петровский.

А.Н. Барков напоминает, что у булгаковедов нет единого мнения относительно идейной нагрузки евангельских глав. Критик убежден, что Булгаков создал пародию на искажение Евангелия в работе Л.Н. Толстого «Соединение и перевод четырех Евангелий». Булгаковский «роман в романе», по убеждению А.Н. Баркова, пародирует названное произведение Л.Н. Толстого, а булгаковский образ Иешуа «является пародией на тот образ Христа, который получился в результате работы великого романиста над евангельскими текстами».

Прообразом Левия Матвея выступает Лев Толстой, а образ Иешуа прямо связан с творческим наследием Толстого, поскольку повторяет сентенцию последнего – «люди добры», т.е. основу концепции непротивления злу насилием. Кроме пародирования при помощи образа Иешуа текстов Л.Н. Толстого, критик находит, что Га-Ноцри еще и является пародией на творческое наследие Максима Горького. Дело в том, что Христос и Антихрист у Горького часто меняются местами, считает А.Н. Барков, и именно эта ситуация описана в романе «Мастер и Маргарита», где Воланд творит добро, а всепрощенчество Иешуа приводит к глобальной трагедии.

Е.А. Яблоков в поисках мифопоэтического подтекста произведений Михаила Булгакова соотносит с образом Иешуа идею «света». «Однако положительное значение имеет здесь свет не солнечный, а лунный – отраженный свет вечного пути к Истине по голубой дороге». При этом в романе подчеркивается, замечает критик, что Иешуа «сторонится от солнца», «заслоняется от солнца», «видимо, потому, что солнце для него несет близкую гибель».

Наиболее категоричным следует признать мнение об ершалаимских главах романа «Мастер и Маргарита» священника Михаила Ардова. Михаил Ардов пишет в своей статье «Прочтение романа» о большом разочаровании, которое постигло его после знакомства с «Мастером и Маргаритой». М. Ардов отвергает «всю ту богохульную часть вещи, где отвратительным образом искажаются евангельские события», ибо эти страницы «оскорбляют и унижают божественное достоинство Спасителя». Опровергая всех четырех евангелистов, пишет далее М. Ардов, сочинитель «романа в романе» выдвигает собственную версию последних дней земной жизни Господа Иисуса Христа. Поскольку «претенциозную эту прозу» наизусть знает сатана, а самому Иешуа это сочинение неизвестно, М. Ардов называет этот уровень романа «Мастер и Маргарита» «богословско-демонологическим» и даже – «кощунственной Понтиадой».

Уместно вспомнить слова отца Александра Меня, который в свое время говорил, что роман «Мастер и Маргарита» «имеет к Евангелию весьма отдаленное отношение, что это не трактовка и не интерпретация, а просто другое о другом».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Заключение

Библия, ее легенды и заповеди на протяжении многих веков являются неиссякаемым источником вдохновения и размышлений многих философов, писателей, художников. Библейские сюжеты лежат в основе огромного множества различных произведений искусства, причем их первоначальная интерпретация находит все новые и новые трактовки, переосмысливается, рассматривается в необычных ракурсах.

М.А. Булгаков в своем романе «Мастер и Маргарита» не только использует христианские мотивы, но и видоизменяет их, дополняя необходимыми, на его взгляд, элементами. С помощью интерпретированных таким образом обликов Дьявола и Христа автор пытается показать читателю свое видение проблемы добра и зла, истинной и ложной нравственности.

Образ Христа в романе воплощен в Иешуа Га-Ноцри, поскольку его идеи, его философия понимания мира тесно переплетаются с библейскими заповедями, призывающими к добру, милосердию, всепрощению. Иешуа, как и Христос, наделен способностью исцелять больных, его цель — помогать страждущим, ищущим, заблуждающимся. Создается впечатление, что ему дана способность читать мысли, хотя это, скорее, наблюдательность и умение связывать факты. Иешуа никому не навязывает свой путь, но старается каждому помочь найти свою дорогу. И все же, несмотря на такое сходство, это не библейский Христос: Иешуа не Богочеловек, а человек, знающий и несущий истину. Это образ земной, реалистичный, лишенный чудесного, что не уменьшает, а возможно, еще больше подчеркивает его величие.

Интересен образ Воланда — переосмысленного Булгаковым Сатаны. В романе это не воплощение абсолютного Зла, а карающий меч правосудия, прокладывающий дорогу к познанию истины. Именно поэтому, даже обладая бесконечной властью над людьми и событиями, он внимательно прислушивается к Иешуа, выполняет его просьбы, в результате чего Мастер и Маргарита обретают долгожданный покой.

Еще один «говорящий» библейский образ, чье имя даже не изменено, — это герой романа Мастера Понтий Пилат. Но и этот образ М. Булгаков сумел показать с неожиданной стороны. Библейский Пилат после осуждения Христа на казнь умыл руки, показывая этим, что снимает с себя ответственность за этот поступок, перекладывая вину на плечи иудеев. Пилат булгаковский не смог снять со своей души ответственность за смерть Иешуа, потому что при жизни последнего, в беседах с ним увидел свет истины и, потеряв его, мучается духовно. А ведь у него была возможность спасти Га-Ноцри, но он ею не воспользовался. И этого Пилата, несущего ответственность за свой выбор, Булгаков наказывает бессмертием.

Переосмыслением библейских образов Булгаков хотел снять с них налет однозначности, одномерности. Добро и зло в мире никогда не бывают абсолютными, так же как света нет без тьмы и наоборот. Эти понятия настолько связаны и переплетены, что не угнетают, а скорее, дополняют друг друга. Ведь не зря Воланд олицетворяет собой «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Добро и зло — в сердцах и душах людей, а не на Небе и на Земле.

Сюжетное действие романа происходит в двух временных интервалах: эпоха жизни Иисуса Христа и период Советского Союза. В то же время, жизнь в годы двадцатого века представлена как в действительности, так в вечном потустороннем мире. Интересно наблюдать, как автор проводит между совершенно разными историческими эпохами параллели, основываясь на мистико-философской идее. Главы, повествующие о Пилате, начинаются с тех же слов, какими заканчиваются главы о Мастере и Маргарите.

 

Список использованной литературы

1. Булгаков М.М. Мастер и Маргарита. Роман. – М.: Художественная литература, 1988.
2. Булгаков М. Дневники. Письма. 1914 – 1940. – М.: Современный писатель, 1997.
3. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М.: Художественная литература, 1975.
4. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. – М.: Художественная литература, 1989.
5. Акимов В.М. Свет художника, или Михаил Булгаков против Дья-волиады. – М.: Народное образование, 1995.
6. Варламов А. Н. Михаил Булгаков. – М.: Молодая гвардия, 2008.
7. Виппер Ю. Иерусалим и его окрестности времен Иисуса Христа. Историко-географическое описание с планом. – М., 1975.
8. Зеркалов А. Евангелие Михаила Булгакова. Опыт исследования ершалаимских глав романа «Мастер и Маргарита». – М.: Текст, 2003.
9. Кураев А. «Мастер и Маргарита»: за Христа или против? – М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2006. – А Лакшин В.Я. Булгакиада. – Киев, 1991.
10. Лесскис Г.А. Последний роман Булгакова // Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5-ти т. – Т.5. – М.: Художественная литература, 1990.
11. Паршин Л.К. Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. – М.: Книжная палата, 1991.
12. Петелин В.В. Жизнь Булгакова. Дописать раньше, чем умереть. – М.: Центрполиграф, 2000.
13. Ренан Э. Жизнь Иисуса. – М.: Терра; Вся Москва, 1990..
14. Соколов Б.В. Тайны «Мастера и Маргариты». – М.: Яуза, 2006.
15. Фаррар Ф. В. Жизнь Иисуса Христа. М.: Советский писатель, 1991.
16. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. – М.: Книга, 1987.
17. Эльбаум Г. Анализ иудейских глав «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. – Анн Арбор, 1981.
18. Яблоков Е.А. Художественный мир Михаила Булгакова. – М.: Языки славянской культуры, 2001.
19. Творчество Михаила Булгакова: исследования и материалы. – М.: Наука, 1991-1994 . Кн. 1-3.
20. Боборыкин В. Михаил Булгаков. Книга для учащихся старших классов. – М.: Просвещение, 1991.
21. Золотусский И. Заметки о двух романах Булгакова // Литературная учеба. – М., 1991. – № 2. – С. 147–165.
22. Карпов И.П. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в православном прочтении // Открытый урок по литературе: Пособие для учителей. – М.: Московский Лицей, 2001. – С. 347-359.
23. Химич В.В. В мире Михаила Булгакова. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2003. Мелетинскuй Е.М. Поэтика мифа. – М.: Наука, 1995
24. Аверинцев С.С. Образ Иисуса Христа в православной традиции // Аверинцев С.С. Связь времен. – Киев: ДУХ I ЛIТЕРА, 2005. – С. 150-168.
25. Барков А.Н. Религиозно-философские аспекты романа «Мастер и Маргарита» // Возвращенные имена русской литературы. Аспекты поэтики, эстетики, философии. – Самара: Изд-во СамГПИ, 1994. – С. 64–72.
26. Гаспаров Б.М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М. Булгакова «Мастер Маргарита». – Даугава, 1988. – №10-12. – С. 169.
27. Икрамов К. Трагедия затаенного стыда. К вопросу о трансформации источников // Независимая газета. – М., 1993. – 3 марта. – С. 5.
28. Петровский М. Мифологическое городоведение Михаила Булгакова // Театр. – М., 1991. – № 5. – С. 14–32.
29. Сахаров В. Михаил Булгаков; уроки судьбы // Подъем. – 1991. – №5. – С. 184.